Батька помёр, остались с мачехою. И вот так живу, жила э... Два брата и мачеха была. Ну браты ка...один уже больше в армию пошёл, бетый стал учиться тута счетоводом. Опять я одна лобовозь. Замуж зайшла. Только годов тут пять каких, не более пяти не...Троих детей нажила, да ещё двое, третьего уже без его родила, в положении осталась. И с тых пор и всё одна, и одна, и одна: и с топором, и строить, и косить, и возить - всё одна. И сейчас одна. И сейчас взгороду городи одна, никого нету. Вот такая моя и жизнь сл... склалася. Что больше я могу сказать? А тяперитка правда ну троху колхоз ещё не бросаеть, правда, во, помогаеть, не буду говорить. И государство, пенсию уже дають. Зразу давали немножко, а теперь уже прибавили: с Нового году уже я семьдесят рублей получаю. Ну, нельзя Богу грешить и уже во сейчас троху говорить. Здоровья уже нету, да и годы ж уже. Это, с одиннадцатого году, сколько ж можно? Уже поработала, мне нихто не косанул. Где надо строить - сама, с топором в дровы - сама, и всё дак сама, и сейчас. И с косой, дак во нониче что первый годочек уже мне невмочь. Продала корову, осталась без коровы, а то ещё всё тянулася с коровою, корову держала. Ну вот такая моя и жисть сложилася. Добра не видала, а работать работала. Боже мой! Хватила. А сейчас во болить всё, а жить надо, делать надо. Что ж ты будешь делать? Что ты будешь делать, от горя, знать, не умрешь.

Э...так ничёго я больше не знаю. Во время войны, говорить, конечно, мы жили. Уже, говорить. Пришлося так, говорить, что кругом немцы стояли. У меня даже под вокном, под вокно так вот подбились, окопу выкопали. Немцы. А сзади двора у меня бе...В березничке хата так, берёзки сзади были. Поставили просто как финский домик и теперитка. А ины так вот навозили дверей из города, красных этих, и поставили как домик финский: и запотолочен, и стены, и пол - всё как домик. И свет даже у них был проведен. Стояло начальство. А тут, под стеною, немцы, и кругом, и кругом были немцы. И уже столько же, я говорю, пришлось пережить! Ночью, только немцы это выехали, в Ельне бой, - стучится ночью. Боже мой! Вышла. Один пленный у меня уже был. Пришёл: "Возьми работать." Ну. Взяла. Молоденький мальчишка. Ну просто годов, может, двадцать ему. Молоденький мальчишка. Пожалела, взяла, говорю: "Это сын и сын".

И оны откоснулись, немцы, и мене не канботили за него. Стучится и другой. А Боже мой! А и немцы только выехали это от двора. Которые и начальство это выехали. А вот так во недалёко посадка - у нас сад был - тут ещё стояли немцы. Вышел это и - так и так - стучится. День лежал тут в болоте, поранетый весь, солдатик. А Боже мой! А я ж боюся! Завесили вокны дерюгами. Не одеяла, дерюги были. Впустили его. Ён весь в крови. Давай раздевать, давай его обтирать, это, спасать. Етый же пленный и бушлат ему свой отдал - Ванькой его звали. Ну: "Лезь на печку, отогревайся". А вокны ж завесили , а немцы всё ж кругом ходють, только что от двора поехало начальство в Ельню. Ну, тогда, значить, лежить он день, и другой. Ну куды ж его? А и ён всё такей был солдатишка, он с Рослава. Всё хотел, всё ж-таки думал к своим пробраться. От Клиявы, говорить, не... "Знаешь, - на мене - хозяечка, пойду я, А то я могу тебе подвесть: немцы кругом. Из-за мене, - говорить - и тебе, - говорить - уничтожуть. Я пойду пробираться к своим". Ну, мы его переодели в гражданскую одёжу: у мене ж только и были тряпки, мужиковы. Я всё поотдала им, попереодевала. А потом, только этый пошёл, на вутро ещё пленные заявляются. Тут у нас в Шаталове лагерь был, разбеглися. И такей же, говорить, непонятный. У него был конпус на руке. Ну, мы говорим: "Ну, садися, уже скажем". Я ему штаны льняные позеленила, дали переодеться. Сел валенки подшивать и конпус ещё не снял, а тут на мотоциклах немцы! Боже мой! Я уже подхватилась, да к деверю в соседний двор! Думаю: "Нехай уже как хочет". Тут свекрова ещё у меня была. Свекрова и золовка была. Вот тут уже свекрова завыла, что это сын, сын пришёл. И вот так всё, всю жизнь под страхом, и всё переживай и переживай. И всех жалеешь. Ну, не надо Богу грешить, сейчас ещё не буду обижаться: ну хоть трошку, трошечку хоть власть эта, говорить, уже как-то осознала. Уже, говорить, хоть пенсию дають. И всё ж-таки, так говорить, а когда и в колхозе конишку дадуть, эту усадьбу обрабатывать. Ну вот так и живёшь всю жизнь.