Восьми лет Колюша поступил сразу во 2-й класс школы, за 1-й класс он был подготовлен дома. Впрочем, это не точно сказано, его не готовили специально ко 2-му классу: как-то само собой вышло, что он к семи годам уже бегло читал, писал и хорошо считал и в 1-м классе ему нечего было делать. Колюша был одаренным мальчиком по своим умственным способностям, от Господа он получил полные десять талантов. Наука давалась ему легко, он учился как бы шутя; он был всегда отличником и в конце года приносил награды и похвальные грамоты. Будучи в 8-м классе, он, как бы случайно, нашел два неизвестных ему способа доказательства теоремы Пифагора; один из них пошел на школьную выставку как еще никем не открытый. Его сочинения читались всем в классе как образцовые. Учителя очень ценили Колю: его классная наставница в старших классах школы так и сказала о нем одной его однокласснице: "Мы еще услышим в будущем про Колю..." Когда мама справлялась у учителей об успехах и поведении Колюши в школе, то слышала такие ответы: "Что вы беспокоитесь? Он лучший из лучших. Откройте нам секрет вашей системы воспитания". Что могла мама ответить на последний вопрос, когда в основу всей системы нашего воспитания детей мы клали живую веру и учение Христа?

Но не умственные способности были тем главным талантом, который он получил от Господа. В нем глубоко в сердце была заложена искра христианской любви, горячее желание служить людям с готовностью на самопожертвование. Тридцатые годы были очень трудные. Все продукты получались по карточкам в мизерном количестве. В столовой на окне стояли две коробочки, куда дети откладывали из своего пайка то кусочек сахара, то пряник, то конфетку. Эти запасы посылались по большим церковным праздникам в провинцию к дедушке и к одной монахине. "Это трудно, но это прекрасно", — говорил Колюша вычитанное им где-то выражение. Да, это было трудно для детей его возраста, выраставших на ограниченном пайке.

С детства прочно укоренилось у Колюши и чувство долга. Когда ему было 11 лет, он пришел к маме за советом, как добиться красного почерка. Мама обещала ему за старание и красивые тетрадки купить шоколадину. "Что ты, мама, — отвечал смущенный Колюша, — я и так обязан иметь отличные тетради".

Как-то раз я спросил его, когда ему было лет 10-11: "Колюша, не трудно ли тебе стоять так долго в церкви?" — "Да, папа, — отвечал он, — но ведь так нужно".

Еще мальчиком лет двенадцати он удивил меня своим глубоким пониманием заветов Христа. На мой вопрос о причинах какого-то его поступка он ответил: "Господь велит быть всем слугою".

Как будет видно из дальнейшего, этот завет Христа стал жизненным девизом Колюши и наполнил его жизнь впоследствии ценным содержанием. А будучи мальчиком, он всегда, без напоминаний, уступал в вагонах место старикам и детям.

Колюша имел очень живое, выразительное лицо, на котором всегда можно было читать его чувства. Взор его голубых глаз был всегда ясен. Он просто и скромно держался и был несколько застенчив и робок. Как-то раз, уже будучи юношей, он получил упрек от сестры своего товарища по классу, что он "не умеет ухаживать" и что у него "не хватает нахальства". "Она не понимает, что скромность — это красота души", — с грустью сказал Колюша сестре, рассказывая этот случай.

Колюша имел мягкий характер и его легко было уговорить. Я даже побаивался в этом отношении за его будущность. Однако, когда дело шло о совести и верности принципам, Колюша всегда находил в себе силы быть им верным. Так, его вера не позволяла ему быть пионером или комсомольцем. А на него, как на лучшего в классе, всегда давили в этом направлении. Однажды классная руководительница вызвала его, двенадцатилетнего мальчика, настойчиво уговаривала его вступить в пионеры и расспрашивала о причинах отказа. В этих случаях он обычно молчал. "Как тебе было при этих уговорах?" — спросила потом его мама. "Так страшно, мамочка, было, что коленки у меня дрожали", — отвечал Колюша. И всегда, несмотря на свою робость, он выходил победителем в подобных искушениях, хотя и знал, что его упорство в этом вредит ему в школе. Так, в одном из его писем дедушке (из старших классов) имеется такое упоминание: "Меня втягивали в комсомол, я выдержал диспут с комсоргом, и положение не изменилось. Окончить вторую четверть отличником мне не дадут, да мне и не надо, незачем. Прошлый учебный год я кончил отличником, а похвальную грамоту мне не дали".

Колюша в школе изучал немецкий язык. Будучи в 6-м или 7-м классе, он стал брать у одной частной учительницы уроки английского языка. А когда он был в старших классах, он занимался с мамой и французским языком. Первый урок его по английскому языку начался не совсем обычным вступлением. Его учительница, старый человек, была несколько эксцентрична и предубежденно настроена по отношению к современной молодежи. Она неохотно дала согласие на занятия с Колюшей, считая его "дитёй своего времени". Когда он в первый раз пришел к ней и поздоровался, то произошел следующий диалог.
— Зачем пришел?
— Заниматься английским языком.
— А разве ты хочешь?
— Мне велит мама.
— Ты пионер?
— Нет.
— Врешь! "Отче наш" знаешь?
— Знаю.
— Читай.
Колюша спокойно и верно прочел "Отче наш".
— А "Верую" знаешь?
— Знаю.
— Читай.
Колюша так же спокойно прочел без ошибок и "Верую".
— Ну, садись заниматься.

Рассказывая эту сцену маме, старушка добавила, что она была сильно удивлена той кротостью и послушанием, которые увидела в Колюше.

Та же старушка учительница передала нам, уже после смерти Колюши, и еще один эпизод из времени их занятий. Однажды он пришел к ней, не выучив урока. Старушка была удивлена этим, так как обычно он был аккуратен и прилежен, и спросила о причине его небрежности. Колюша отвечал: "Вчера я читал житие преподобного Серафима, и мне трудно было заняться уроками. Я думаю, что я также буду монахом. Часто мне кажутся ненужными мои занятия, и мне трудно тогда учиться. Ведь вы тоже монахиня?". Старушка подтвердила последнее, но указала ему на несвоевременность всех этих мыслей, на то что он еще слишком молод и что пока надо прилежно учиться. Колюша просил ее не передавать о его мыслях и настроениях нам, его родителям, что и было обещано ему.

Так рано зародились в его сознании мысли о "суете сует" всего мирского, а сердце затосковало о приобщении к вечным ценностям и потусторонней красоте...

В дальнейшем мы увидим, что Колюша снова прилежно учился, но эти мысли и стремления впоследствии проявлялись в нем все сильнее и сильнее, по мере того как он все более знакомился с жизнью. Одно время Колюшины уроки английского языка для нас ничего не стоили, вместо оплаты он давал уроки по математике племяннице учительницы. Это был первый Колюшин заработок. В это время ему было 15 лет.

С детства в Колюше развивался опыт в борьбе со своим слабостями. Когда он был мальчиком лет десяти, у него появилась страсть: он стал собирать старые железнодорожные билеты. Живя на даче, он ходил по просекам, ведущим к станции, внимательно осматривал дорожку и собирал брошенные билетики. Затем он рассортировывал их по станциям и зонам и так накопил их целый мешок. Мама боялась заразы от грязных билетов и уговаривала Колюшу оставить это пустое занятие. И Колюша нашел в себе силу раз навсегда победить свое пристрастие. Он сразу сжег все билеты в печке и более не обращал на них внимания. Описание этого случая сохранилось в нашей семейной детской стенной газете "Наше детство", издаваемой под девизом: "Работай над собой" (№3 за 1934 год). Эту газету составляли дети и мама, а оформляли и разрисовывали сами дети. Там описывались поведение и успехи в учебе детей, семейные события, пожелания и советы детям, шутки, загадки и т.п. Заметка о Колюшиных билетиках заканчивается словами: "Колюша понял, что нельзя ничему быть рабом. Он победил себя. Ура Колюше!"

У Колюши была способность чисто и красиво изготовлять из картона оригинальные детские игрушки. Он любил клеить миниатюрные и изящные автомобильчики и аэропланчики собственной конструкции, которыми снабжал рождественскую ёлку семьи и одаривал знакомых. Он оклеивал и собственного изобретения картонные автоматы, из которых выскакивали конфеты при опускании в них монеты. Автоматы были изящно отделаны, разрисованы красками и снабжены надписями. Он строил их разных размеров, начиная от миниатюрного, который можно было положить в карман, до большого, с четырьмя отделениями, из которых каждое выдавало особый сорт конфет.

С последним из этих автоматов произошла курьезная история. Его выпросил себе, для показа своим родителям, один из живших в нашем дворе мальчиков. На следующий день он принес обратно автомат и вручил Колюше, кроме того, 1 руб. 20 коп. "Это мы с тобой заработали, — объяснил удивленному Коле честный мальчик, — я вчера показывал автомат нашим гостям и заработал на нем 3 руб. 60 коп. Одну треть я взял себе, на другую треть мы купим конфет и заработаем еще, а это — твоя доля". После этого случая Колюше было запрещено вновь отдавать автомат и организованное предприимчивым мальчиком акционерное общество по эксплуатации Колюшиных автоматов прекратило свое существование.

Что особенно отличало Колюшу в его ручной работе, так это ее тщательность и добросовестность. Как-то мама попросила его сделать ей чехол для швейной машины. Колюша стал собирать его из отдельных небольших кусочков тонкого картона, который склеивал в несколько слоев. Он работал над ним старательно изо дня в день, стараясь сделать его основательным и прочным, но так долго, что мне стало жаль его времени. "Колюша, — спросил я его, — почему ты не сделаешь его попроще и побыстрее?" — "Я не могу иначе, папа", — отвечал он.

Колюша тщательно обрабатывал и свои домашние сочинения. Одно из таких сочинений — "Слово о полку Игореве" он подал учительнице переписанным печатными буквами в тетради, оформленной наподобие книжки. Это сочинение было снабжено иллюстрациями в красках, которые были выполнены по его просьбе его сестрой. И эта черта старательности и добросовестности была характерной для всех его работ, он не мог делать все кое-как и наспех, он "все делал хорошо" (Мк. 7, 37) как в "большом", так и в "малом", и в этом был так же послушен заветам Христа.

Особенное старание, любовь и инициативу проявлял Колюша к тем рукоделиям, которые имели отношение к религии. Мне вспоминаются зимние вечера, которые проводили дети в моей комнате перед ужином. Я в это время читал им рассказы из Священного Писания, жития святых или другую, подходящую для их возраста духовную литературу. Чтобы не было принужденной обстановки дети могли в это время заниматься любыми рукоделиями: вышивать, вырезать и клеить ёлочные игрушки, рисовать и т.п. Колюша в это время любил рисовать закладки для духовных книг с текстами из Священного Писания, делал изящные поплавочки к лампадкам и подставочки около икон, склеил и разрисовал красками чехольчик к миниатюрному Евангелию и т.п. Все это он делал по своей инициативе, без всякой просьбы. На одной из таких закладок он нарисовал красками зеленые веточки и певчую птичку на них. Ниже он написал текст из Священного Писания, который он выбрал сам и который стал девизом его жизни: "От Тебя победа и от Тебя мудрость, и Твоя слава, а я Твой раб" (2 Езд. 4, 59). Мальчиком лет десяти-одиннадцати он захотел сделать подарок на мамины именины. Он знал ее любовь к преподобному Серафиму и решил списать для нее житие Преподобного. Колюша сам склеил книжечку, разрисовал обложку цветной тушью и стал списывать житие печатными буквами, просиживая над ним часами. Видя, как много времени тратит мальчик на приготовление книжки, мы едва уговорили его подарить ее маме в не совсем оконченном виде. В начале книги он поставил "Том 1-й" и закончил словами "продолжение следует". Как-то раз Колюша узнал, что мне нужна копия с одной брошюры. Он тотчас же предложил списать ее для меня.

У Колюши в детстве не было большой близости к товарищам по школе, и они к нам почти не ходили, так как были далеки от духа нашей семьи; мы всегда заботились о том, чтобы на детей не было дурного влияния со стороны сверстников. Только в последних классах школы у Колюши появилось более тесное общение с одноклассниками и они стали заходить к нему домой. Но с самого раннего детства Колюша, как и другие наши дети, имели тесное общение с детьми наших друзей и знакомых из круга верующих. Насколько только было возможно, мы охраняли детей и от влияния неподходящей для них литературы. Мы достигали этого тем, что сами старательно искали нужную нам хорошую детскую литературу, составляя из нее свою семейную библиотеку, и брали на время хорошие книги у знакомых. Колюша с раннего детства много читал, к десяти-одиннадцати годам он прочел, например, чуть ли не всего Жюль Верна. В юношеском возрасте, естественно, дети сами стали выбирать себе книги для чтения. Но следует отметить, что к этому времени у Колюши уже сложился вкус к хорошей литературе. И хотя он читал и такие книги, как "Три мушкетера" Дюма, но сам не советовал их читать сестре, когда та спрашивала его мнения.

Как и к книгам, мы с большим разбором относились к постановкам, на которые дети ходили в театр. Бывали они там не часто, 2-3 раза в год. Вряд ли многим больше они бывали в кино. Дети редко ходили "в гости". Мы предпочитали детей наших друзей приглашать к себе.

Каждое лето дети проводили на даче или в деревне под Москвой. Здесь Колюша много времени посвящал деревенским малышам, он любил играть с ними, катал их на своем велосипеде, забавлял и т.д.

Колюша всегда был активным участником всех традиционных обычаев нашей семьи. Зимой, обычно 7-го или 8-го января, у нас торжественно справлялась Рождественская ёлка. (Она была у нас неизменно и в те годы, когда это считалось предосудительным.) На этот вечер нами приглашалась многочисленная детвора из круга наших друзей и знакомых. На ёлке Колюша (как и другие из наших детей) выступал с декламацией стихов, обычно на рождественские темы.

Насколько было возможно, в семье отмечались большие церковные праздники, в согласии с традициями русского народа. На Пасху дети сами красили яйца, на Благовещенье выпускали на волю из клеток птичек, на Троицу украшали комнаты березками и цветами и т.п.

Дети жили дружно и ссорились редко. Когда же это случалось, то дело нами внимательно разбиралось и виновный должен был непременно просить прощения у обиженного. Мы вообще прилагали усилия к тому, чтобы такие слова, как "прости", "спасибо" и "пожалуйста", сходили как можно легче и чаще с детского языка. Примирение детей заканчивалось всегда обязательным для них взаимным поцелуем. Категорически запрещены были детям какие бы то ни было бранные слова. Я не помню случая, чтобы кто-либо из детей когда-либо произнес слово "дурак". В их детском лексиконе разрешалось не более чем слово "чудак".

Особая нежность в отношениях была между Колющей и Наташей. Когда Колюша пришел в первый раз из школы, мама спросила его: "Ну, что ты делал в школе?" — "Бегал по коридорам и смотрел на девочек". — "Ну, что же, понравились ли они тебе?" — "Нет, мамочка, я не нашел там лучше нашей Наташи". В школе тогда поили детей чаем с конфетами. Последние Колюша приносил домой и оделял ими Наташу и Сережу. На вопрос мамы: "Почему ты не ешь их сам?" — Восьмилетний Колюша отвечал: "Надо же и малышей побаловать".

Часто игры детей принимали общий характер: так, когда в Москве проводилась "паспортизация", всем Наташиным куклам и Сережиным зверям Колюша написал паспорта. При этом внимательно разбиралось, какие у кукол и зверей были "дедушки" и "бабушки", подозрительные куклы и звери паспортов не получали, а отправлялись под кровати, безногие и калеки получали бессрочные паспорта и т.п.

В доме мы никогда не имели игральных карт. Детям внушалось к ним брезгливое и боязливое отношение, как к предмету, от которого в мире было много зла. Дети хорошо помнили мои рассказы о том, как знакомые мне люди кончали самоубийством из-за карточных долгов.

Я не могу сказать, чтобы мальчиком Колюша проявлял какое-то особое усердие к религии, но он всегда охотно слушал духовное чтение по вечерам и не скучал от длинных молитвенных правил. Эти правила (вечерние и утренние) в семье читались вместе и выполнялись по очереди кем-либо из детей.

Как и другие из наших детей, Колюша перед праздниками ходил ко всенощной и утром к литургии, причащаясь обычно не реже одного раза в месяц. Но если в детстве он делал все это из послушания (хотя и охотно), то юношей он глубоко стал понимать секрет успеха во всех жизненных делах и стал усиленно молиться и искать помощи у Бога, когда в этом чувствовал нужду. Больше всего он любил читать акафист своему Ангелу — Святителю Николаю и знал его наизусть. Как правило, он прочитывал его перед каждым из своих экзаменов. К молитве он относился очень серьезно: между прочим он не допускал небрежности в одежде, когда стоял на молитве. Будучи юношей, когда его звали молиться, он надевал на себя обувь, пояс и приводил в порядок свой костюм. Из повседневных молитв Колюшиному сердцу особо близки были "Царю Небесный" и кондак Богородице "Взбранной Воеводе победительная...". Он никогда не уходил с праздничного всенощного бдения, не выслушав этого песнопения, которое он называл "гимном Богоматери". Он не любил вычурного хорового пения и очень ценил общее пение, всею церковью.

Когда мне было 47 лет, я захворал скарлатиной и был отвезен в больницу. По своей инициативе дети с этого дня стали читать акафисты. Они читали по очереди каждый день один из акафистов — Святителю Николаю, Целителю Пантелеимону, Преп. Сергию и Преп. Серафиму, в дополнение к вечернему правилу. Последнее занимало 12-15 минут, затем требовалось около 20 минут для акафиста. Таким образом, вечерняя молитва стала занимать ежедневно не менее получаса. Когда я стал поправляться, а с молитвой запаздывали или все были очень усталыми, то возбуждался вопрос о сокращении правила. В этих случаях Колюша всегда протестовал и требовал точного выполнения взятого на себя обязательства. И чтение акафистов прекратилось лишь с того вечера, когда я был снова дома. Так было прочтено около 40 акафистов.

Колюша всегда исполнял все просьбы и старался услужить каждому, в чем только мог. Мама его вспоминает такой случай из времени, когда он был в старших классах школы. "Нас убедительно просили одни знакомые (не очень к нам близкие) посетить их. Я не сочла возможным отказаться. Но когда стала собираться идти к ним, меня не захотели сопровождать туда ни муж, ни дочь. Видя мое огорчение, Колюша сразу согласился идти со мной. Он сам выгладил брюки, надел чистую рубашку и вычистил ботинки. Его поведение в гостях удивило меня. Он так мило и любезно держал себя в гостях, что хозяйка сказала мне наедине при прощании: "Как хорошо он воспитан, какая прекрасная у него душа — он просто весь светится..." Дома, когда я похвалила его поведение в гостях, он сказал мне: "Вот видишь, мамочка, ведь я умею себя вести. Не думай, что я не воспитан, я все понимаю и не осрамлюсь"". Были ли недостатки у Колюши? Конечно, были. Мальчиком он работал с усердием и любовью, когда дело его интересовало. Когда этого не было, нужно было несколько побуждать его оставить игры и приступить к занятиям. Бывало также, что он забывал исполнять поручения и иногда был излишне болтлив.

При живости характера он иногда бывал нетерпелив. Так, он всегда выражал недовольство горячими блюдами. Как-то раз, сидя за обедом, он стукнул кулаком по столу и воскликнул, делая ударение на первом слове: "Опять каша горячая!" За это ему, конечно, досталось. С тех пор над ним часто подшучивали, когда кушанье нельзя было есть сразу: "Что, Колюша, опять каша горячая?" В другой раз ему сильно досталось за стеклянный шприц, который он сломал, побежав с ним за забежавшей в квартиру чужой кошкой, чтобы полить ее водой из шприца. Но я не помню за ним ни одного случая злобы, сухости или черствости сердца, невнимания к нужде ближних или знакомых. Я замечал в нем иногда и чувство гнева, но это было лишь в тех случаях, когда он видел несправедливость или обиду кого-либо из близких.

Когда случалось делать ему замечание за излишнюю резвость или забывчивость, то обычно Колюша сразу же просил прощения и молчал, когда слушал выговор. Я помню случай, когда в запальчивости я назвал его обидным именем за неисполнение какого-то поручения. Почувствовав затем свою несправедливость, я сказал ему: "Колюша, я сожалею, что назвал тебя так обидно". — "Не беспокойся, папочка", — ответил он и посмотрел на меня таким ясным взором, в котором я мог прочесть полное примирение души: его любовь покрывала всегда все обиды и не позволяла гнездиться в сердце злопамятности.

Была еще одна черта, типичная для характера Колюши в юности. Это презрительное отношение к деньгам. Тщательный и аккуратный в работе, по отношению к деньгам Колюша проявлял какую-то подчеркнутую небрежность. Когда он брал на расходы деньги, он рассовывал их по карманам и там они превращались в грязные комочки, которые вылетали с носовым платком или вытряхивались при ревизии карманов перед стиркою брюк. "Вот барахло-то", — говорил Колюша, когда смотрел на это, неожиданно для него появившееся неприглядное содержание его карманов. Я укорял его за эту небрежность, но не мог привить ему уважение к деньгам. Следует заметить, что подобная небрежность являлась следствием основной черты его характера — пренебрежения материальными ценностями. Они никогда не занимали его сердца и его внимания, и с чем ему не приходилось бороться в себе, так это со "сребролюбием" в широком понимании этого слова.

Та же черта характера проявлялась у него и в отношении сладостей, которые он, будучи мальчиком, получал в день своего Ангела, на большие праздники и т.п. Он всегда щедро угощал ими близких и не умел беречь их. Зная свою слабость невоздержания при избытке сладостей, он часто отдавал их сестре с просьбой: "Спрячь, Тяпик, а то я все съем".

Никогда в Колюше нельзя было заметить хотя бы оттенка лукавства, лжи или лицемерия. Прямота, искренность и абсолютная правдивость были его отличительными чертами.

Колюша живо воспринимал жизнь и сильно реагировал на ее явления. Наташа помнит такой случай из их детской жизни. Когда дети стали подрастать, решили для порядка разделить между ними их детскую библиотеку. Некоторые книги делили по жребию. Из числа разыгранных книг "Последние дни Помпеи" достались Сереже, а "На заре христианства" — Наташе. Эти книги очень ценил Колюша, и Наташа заметила его огорчение. Она решила уступить Колюше свою книгу и уговорила то же сделать со своею и Сережу. Когда Колюше было это сказано, он так был рад, что бросился целовать и брата, и сестру.

В другом случае, по окончании 7-го класса школы, ему подарили фотоаппарат. На другой день после получения подарка он так рассказал о своем пробуждении в это утро. "Просыпаюсь я и задаю себе вопрос — кто я? Соображаю и вспоминаю... я владелец фотографического аппарата!.." Так ярко переживало горячее сердце Колюши события в своей детской и юношеской жизни. Когда Колюша стал юношей, мы прозвали его "нашим соловушкой" за его веселость и жизнерадостность. Он как бы летал над землей, не замечал ее тягостей, не зная ни горя, ни больших забот, ни тяжелых болезней. Господь хранил его от всего этого до последнего года его жизни.

Колюша обычно был душой детских игр. Никто так быстро не бегал и не выручал так искусно, как он. Здесь, как и во всей его жизни, сказывалась горячность его натуры, его свойство вкладывать все свое сердце и отдавать всю свою энергию в то дело (или в детстве — в игру), которым он занимался. После него остался, между прочим, "учебник для игры в слова", составленный им, когда ему было 12 лет. "Учебник" написан очень обстоятельно: в отдельной книжечке, печатными буквами, с детальными объяснениями правил игры, примерами, пояснениями и т.п.

Когда он кончал среднюю школу, в нем сохранялись еще в значительной степени детские интересы. Так, например, он с увлечением играл с товарищами и братом Сережей (который был на четыре года моложе его) в различные детские игры. Они устанавливали на одном конце комнаты множество самодельных танков (из картона и бумаги), аэропланов, пушек, шахматных фигур и т.п. В другом они помещались сами, и из резиновых рогаток бумажными пулями расстреливали "неприятельскую технику", приходя в восторг от удачных выстрелов. "Ах, ты, студент, студент!" — шутила мама, глядя на играющего с увлечением сына. Колюша хорошо играл в шахматы, но никогда не увлекался ими. Он был очень подвижен, любил сыграть на пианино веселый "вальсишко". Он очень любил Ростана, а пьесу "Сирано де Бержерак" знал чуть ли не наизусть.

Мне вспоминаются его две любимые поговорки, которые хорошо отвечали его характеру этого времени. Когда случалось что-либо не совсем для него приятное и ему рассказывали о том, то он отвечал шутливо: "Ну и пусть". Это так гармонировало с его всегдашней покорностью Провидению и легкостью отношения к неприятностям жизни. Когда же ему сообщали что-либо приятное, он восклицал: "А я и рад!".

Своих брата и сестру он любил называть шутливыми именами: "Мосинька", "Тяпшипькие", "Тяпик" и др. Вот как расшифровывается происхождение этих шутливых названий. Как упоминалось выше, Колюша очень любил кошек, но у него была своеобразная манера их ласки, вернее, шутливая привычка. Увидав кошку, он подбегал к ней и, растопырив пальцы, быстро брал в ладонь всю голову кошки со словами: "Тяп за моську!" Кошка от неожиданности пятилась назад. После "тяпа" он тут же гладил и целовал кошку, чтобы загладить свою шутку.

Товарищи любили Колюшу за его неизменную готовность помочь им в учебных делах. Обладая прекрасными способностями и знанием предмета, он вместе с тем умел ясно и просто объяснить уроки. Многие из товарищей Колюши просили его проверить их сочинения, дать списать решенную задачу и т.п. Колюша, при своей чуткости совести, не так просто относился к возможности оказывать такую помощь. Но в конце концов он нашел выход из внутреннего противоречия. На страницах его ученического дневника за 10-й класс (к сожалению, очень немногих) имеется следующая запись: "Я чувствовал, что поступаю нечестно, проверяя сочинение Петру Р., но все же проверял добросовестно. Раньше, когда меня просили дать списать домашнее задание, я отказывал, оправдывая это про себя нечестностью поступка. Но однажды мне пришла в голову мысль, что я обманываю самого себя и что я делаю это вовсе не ради чистоты совести, а ради тщеславия. И когда Андрей Алексеевич (учитель) спросит: "Кто решил задачу?" — то оказывается один П-в. И чтобы не развивать в себе тщеславия и гордости, я решил давать списывать задачи, по возможности сопровождая их объяснениями.

Но объяснять Петру его ошибки было просто немыслимо. Они были настолько оригинальны, что не подходили ни под одно правило грамматики. Ну как объяснить, почему "перед ним" надо писать отдельно, а не вместе? Кроме того, его ошибки были настолько неожиданны, что их очень легко можно было пропустить, несмотря на их грубость. Слово "дерево" пишется так просто, что тут и умышленно трудно сделать ошибку. Но Петр на протяжении трех лет писал "дерьво".

Только натренированная в подобных делах Елизавета Матвеевна (учительница) могла бороться с такой виртуозностью. И вот, когда она вернула Петру его сочинение, под ним жирными красными буквами было написано: "5 ошибок, плохо". Петр знал, что я исправил ошибок раз в десять больше, чем оставил, и все-таки в его тоне звучала обида, когда он сказал мне: "Что ж ты, Николай?" Следует упомянуть, что однажды Колюша выполнил для своей одноклассницы графическое задание, просидев над ним до трех часов ночи. Зная, что мы будем недовольны такой поздней работой, он лег в постель одетым и притворился спящим. Когда все заснули, после 12 часов ночи, он встал и лег лишь тогда, когда работа была выполнена.

Участие на ученических вечерах, естественно, вызывало у Колюши желание принять участие в танцах. Но для него этот вопрос не решался так просто, как для его товарищей, и он не считал нужным серьезно учиться танцам. Вот какая запись имеется в его дневнике: "На всех вечерах моя карьера на паркете оканчивалась самым печальным образом. Я танцевал очень плохо и, кроме того, не умел (да и не хотел) во время танцев поддерживать разговор с барышней. Я даже обрывал ее, когда она начинала говорить. Очевидно, это обусловливалось необходимостью следить за своими движениями. И вот после пары кругов я получал пару отказов и, уходя домой, обещал себе больше не танцевать. Я ничуть не обижался, даже гордился перед самим собой, что порывал с таким "ярким выражением пошлости современного общества". Так я "бросал" танцевать пять раз. Последний раз я бросил танцевать в апреле и упорно "продержался" до самого выпускного вечера".

Будучи в предпоследнем классе школы, Колюша, без всякого давления с нашей стороны, поступил на заочные курсы немецкого языка. Он усердно занимался на них и в 2 года выполнил трехгодичную программу обучения и дополнительный курс для получения звания переводчика.