Коля в Ярославле. Он пишет нам большие письма, пишет почти каждый день. Эти письма были для меня откровением. От нас Коля ушел восемнадцатилетним юношей, еще никогда не покидавшим семью, не жившим самостоятельной жизнью. Это был закрытый бутон еще не распустившегося для жизни цветка. Грубое прикосновение жизни сразу смяло этот бутон, и он раскрылся. Через письма мы увидели в Коле то, чего не знали ранее: выдержку и бодрость в испытаниях и невзгодах, собранность воли, цельность личности, верность своим принципам и внутреннему голосу, чуткость и отзывчивость к окружающим и исполнение на деле заповеди "быть всем слугою".

В письмах нашла отражение и его христианская философия жизни. Она удивляет своей глубиной, необычной для восемнадцатилетнего юноши. Ее ценность возрастала от того, что она не была отвлеченной, а родилась в практике жизни и не отделялась от нее в поступках Коли.

Благодаря обилию и подробности писем, этот восьмимесячный период жизни Коли мы знаем, пожалуй, не хуже, чем время его совместной жизни с нами. Более того, Колюшины письма так полно вскрыли для нас его внутренний облик: его мысли, склонности и миросозерцание, — как это не могло бы иметь места, если бы он был с нами и не было длительной восьмимесячной разлуки. Коля в вагоне и едет в Ярославль с товарищами. Грубость и распущенность царят среди последних. Коля мужественно встает на борьбу с этим. Вот что он пишет в первом письме.

"В Загорске заснули, в Александрове встали, начали ужинать. Почему-то на всех напало желание ругаться. Вижу, дело идет к анекдотам. Тогда я сказал:
— У меня есть предложение.
Общий интерес:
— Какое?
— За едой не ругаться.
Один сказал: "Во"; другой: "Дело"; третий: "Идет"; четвертый выругался.
— Я говорю серьезно, — сказал я, — и ставлю на голосование. Почему вы считаете, что перед едой шапки снимать надо, цыгарки гасить, а ругань — продолжать? Надо быть последовательным.

Предложение приняли единогласно, под давлением аргументов. Лишь один согласился от чистого сердца. Потом опять ругань. Мне довольно удачно пришлось разыграть рассерженного: "Или выполняйте договор, или расторгнем". Больше ругани не было. У кого срывалась, заставлял извиняться перед всеми".

Этот мелкий эпизод является такой характерной иллюстрацией к тому, почему Христос назвал верующих в Него "солью земли", которая предохраняет окружающую обстановку от духовного разложения.

По приезде в Ярославль курсантов не сразу зачислили в военную школу. До этого их два раза посылали работать в колхозе, рыть картошку. Началась для Коли тяжелая жизнь. Вот как он пишет про это время.
"Здравствуйте, мои дорогие.
Вот уже десять дней, как я веду походный образ жизни. Сплю на полу, рюкзак под головой, лямка обмотана вокруг руки. Встаю в 5 или 6 часов, умываюсь холодной водой из пруда, потом мерзну, пока не потеплеет. Последние два дня грелись у костра, варили картошку. Кормят нас неважно, но кто с головой, а кто, еще лучше, с компанией, не растеряется и поест за двоих. Мы попали в пулеметчики. Все говорят, что это лучше, чем в минометчики. С дисциплиной очень строго. Жив и здоров, чего и вам всем желаю.

Коля".

В другом письме он так описывает обстановку жизни этого периода, когда было тяжело не только его телу, но и его чистой душе, не знавшей ранее душевной грязи.

"Ночью мерзли на сеновале. Ложились в 9, но еще часа полтора ругались из-за мест... Стали рассказывать анекдоты... Я лежал заткнув уши. Я тогда еще не умел засыпать среди шума и разговоров, а теперь засыпаю скорее не от появившейся привычки, а от вечного недосыпания. Лежали на боку, тесно прижавшись друг к другу, как штампованные детали на конвейере".
Но Коля не унывает и не бежит от трудностей. Он старается повлиять на товарищей: облагородить их быт и помочь, в чем можно. Он пишет:
"Мамочка, ты боялась, что я окажусь неинициативным, быстро попаду под влияние других. Вышло не так. Я вроде как бы "комиссар" отделения. Фактический командир отделения — Покровский — командует строем. А бытом командую я. Я подаю за обедом пример — снимаю шапку, — остальные делают то же. Когда ребята разболтаются до анекдотов, я напоминаю, что они за столом. Часов ни у кого нет, я определяю время по солнцу и звездам. Когда предоставлялась возможность, ребята меня проверяли три раза. Я ошибался на 5-10 минут. К моему образованию все относятся с уважением. С одним я, ради практики, разговариваю по-немецки, а с другим — по-английски. Я даю ребятам научные советы: не пить на дорогу, разуваться на ночь, мыть лицо после похода — и меня слушаются. Когда один из нас заболел желудком, я велел отдать ему все белые сухари и сахар. В ход пошли и мои галеты..." Живя тесно вместе с товарищами, Коля имел всегда силу не поддаваться общему настроению и не разделять, в частности, их склонностей к невоздержанию в еде. Так, он упоминает в письме про их общий стол следующую характерную для него подробность: "Когда едим вместе, то они (курсанты) едят быстрее и успевают съесть больше. Но они едят лишнее, а я сколько надо".

В другом письме этого же периода Коля пишет: "Я уже писал, что назначен завхозом в нашей компании. Все, что мы имеем привезенного из дома, полученного здесь и купленного на рынке, я делю поровну точно между нами шестерыми. Ребята уверяют меня, что они голодны и требуют разрешения покупать на рынке больше хлеба. Я говорю, что, судя по себе, мы не голодаем и можем подождать до первого (октября). Когда нас определят в училище, на первых порах будем получать по 45 рублей. Думаю, мне этого хватит. Обо мне не беспокойтесь. Я себя чувствую очень уверенно, по дому не скучаю и сам себе в этом удивляюсь. Стараюсь писать вам каждый день. Когда будете писать мне, напишите, каков доход от огорода и пр. Привет всем, всем, всем от Коли".

Как бы далеки ни были по духу и мировоззрению окружавшие Колю люди, он не отворачивался от них, а служил им, чем только мог. Он был реалистом и подражал в этом отношении Христу. Он не мечтал о каком-то высшем служении, а тщательно и с любовью выполнял то дело, которое послал ему Господь, каким бы мелким, незначительным оно ни казалось.

По своей натуре Коля был скромным юношей, но, как оказалось в практике жизни, когда было нужно, он черпает в себе силу быть смелым, настойчивым. Это видно из следующего Колиного письма своему брату:
"Поздравляю тебя с Ангелом и днем рождения (эти дни у Сережи совпадают — Н.П.) и желаю тебе всего хорошего. Дарю тебе свой микроскоп и подзорную трубу. Возись с ними, сколько хочешь, и изучай оптику на практике. Когда я вернусь, они будут мне не нужны.
Ты просишь рассказать несколько смешных случаев. Их масса, ведь вся эта волынка — сплошное недоразумение. Но я их не запоминаю, смех нашей компании пустой и грубый... Бывают и прискорбные случаи.
Вчера в столовой я разливал суп по мискам. Ребята спорили из-за табака (своего), один — воронежский — здорово ругался. Я крикнул: "Прекратить ругань". Меня не послушали. Тогда я дал воронежскому половником по лбу — все расхохотались, забыли про табак и принялись за еду. Бывают и остроумные случаи. В колхозе мы таскали в мешках картошку. Ребятам пришлось очень много потрудиться, они спорили с лейтенантом, который требовал "темпов и скорости". Тот наконец рассердился и сказал: "Прекратить разговоры. Вам, будущим командирам, надо быть выносливыми". Я сказал из толпы: "При плохом питании выносливость ведет к истощению". Он разозлился, но меня он не видел и крикнул: "Кто сказал?" Я ответил: "Павлов". Он опять не видел: "Кто это Павлов?" — "Русский академик". Это было так неожиданно, что все рассмеялись и лейтенант тоже. Теперь ему уже нельзя было возвращаться к серьезному разговору. А такие пререкания с командиром редко проходят даром. Один москвич получил 5 суток ареста за "разговор" с майором, другой — два наряда. Вообще у нас строго".
Так Господь покрыл и избавил от неприятности Своего раба. Далее Коля пишет: "Сережа, ты не удивляйся моей смелости. У нас без некоторого нахальства нельзя, и я его уже немного набрался: силой отнимал у других казенные котелки, которые те не хотели отдавать; отнимал в столовой у своего стола миски и хлеб, чтобы произвести правильную дележку; срывал с голов фуражки и кидал вниз (в вагоне, когда новоприбывшие пытались разместиться на полках, а мы отбивали атаку). Будь здоров, расти большой, не попади на мое место...

Коля".

Где бы христианин ни находился, он везде может найти случай проявить свое человеколюбие, находил такие случаи и Коля. Он пишет:
"Мама, помнишь, на вокзале одна мать провожала своего Васеньку, парня громадного роста. Этот Васенька порядочный лопух и чудак, ленив и неуклюж. Ребята над ним смеются, зовут его не иначе, как "большой". А я зову его "Васей" и вообще пытаюсь завести порядок звать друг друга по имени, так что он всегда ищет у меня поддержки. Когда над ним смеются, я перевожу разговор. Мы едим из котелков попарно, и он ест со мной. В вагоне тоже мы спали вместе: никто не хотел спать с таким "длинноногим".

В том же письме Колюша пишет: "У нас во взводе есть сержант — окончил 2 курса в Омском педагогическом институте по части истории. Я вчера перед сном с ним познакомился. Разговор начался с Угличского вечевого колокола, сосланного в Тобольск. Никто ему не верил, я один поддержал его...
Лежа вечером, мы болтали с сержантом о древней цивилизации Египта и Вавилона, о возникновении христианства, о Петре I, о Бисмарке, о том, что есть ли прогресс, и о двух "библейских легендах": о всемирном потопе и о вавилонской башне... Сегодня читал ребятам и переводил "Страдания молодого Вертера". Потом говорил вообще об иностранных языках... Здесь в здании на сцене стоит рояль. Я никак не могу до него добраться. Совершенно нет свободного времени. А поиграть на рояле ужасно хочется... Кажется, всегда вел такую жизнь: спал на полу, ел из котелка, умывался водой из пруда".
В этом письме характерно для Коли его стремление духовно вырваться из окружавшей его среды и стремление приобщить окружающих к более высоким культурным интересам.
В одном из писем из колхоза Коля пишет: "Наша компания все больше и чаще ссорится. Пятеро травят шестого, все время порываются оставить его без ужина, так как на ужин мы из своих средств варим какао и картошку на костре, а он ничего не хочет давать. (Мы разгружали баржу, и нам дали картошки.) Я, как завхоз, продолжаю делить все поровну, тем самым настраивая ребят и против себя. Зато я разрешил им оставить его без табачного пайка, который в мое ведение не входит".

Так старался Колюша водворить мир среди окружающих и проявить снисхождение к недостаткам товарища. Заслуживал ли этого последний, видно из следующего его письма:
"Теперь нас четверо, пятого выгнали из коммуны. Ребята подозревают, что он украл у меня несколько (10-15) оставшихся конфет и пачку махорки у П... Кроме того, он хвастун, эгоист и лентяй. Немного похож на... Мне его ужасно жаль, до чего же он не приспособлен к жизни. Он один пропадет".