Коля".

В этих письмах подчеркивается и характерная особенность Коли — боязнь по своей инициативе нарушить Божию волю, и полная, спокойная покорность этой воле. И здесь не имели места безволие, инертность или безразличие: при живом темпераменте Коли он никогда не страдал этим. Нет, здесь была сознательная, продуманная система поведения, свойственная в жизни духовно зрелым людям и основанная на принципе: "Господи, Сам твори надо мною Свою волю, я не хочу мешать Тебе своим своеволием".

Письмо № 29 от 29 октября 1943 г.
"Дорогой Папочка.
Давно собирался ответить на твое письмо, часто обдумывая, о чем буду писать. Ты, очевидно, неправильно понял мое отношение к комсомолу и фронту. Я только собирался сопротивляться до конца, но и не думал сам заикаться о фронте. Я именно так и сделаю, как ты советуешь, во всем отдаваясь воле Бога, никогда не проявляя инициативы, где это касается моей судьбы. Когда спрашивают кто кончил 10 классов, я молчу, а вопрос о высшем образовании ставится редко.
Поэтому я до сего времени и был середняком. Только недавно командир взвода, лейтенант, "заметил" меня, когда я его замещал на занятиях по пулемету. Потом мне предложили стать командиром отделения, заменить одного семиклассника, который совсем плохо владеет языком. Я отказывался, хотя меня и убеждали, просили и напоминали, что командир отделения не имеет закрепленного оружия, которое надо чистить и таскать на себе во время походов, не ходит в очередной наряд и имеет много других льгот. Я так и остался рядовым курсантом...
Сегодня на политзанятиях преподаватель сказал, что ему нужен помощник, который будет опрашивать всех и выставлять отметки, он просил выставить кандидатуры. Все в один голос закричали: "П-ва". Я думаю что они рассчитывали на мою образованность, честность, проверенную в столовой, и доброжелательность ко всем... Все недовольны своими отделенными командирами, поэтому ребята так и схватились за возможность самим выбрать себе начальника. Впрочем, ребята говорят, что из меня выйдет хороший командир, с сильной волей, приводят как пример мои действия за столом и пр. Теперь совсем о другом.
Как-то ты мне сказал, что надо уметь в каждом жизненном случае, в каждой мелочи, в каждой так называемой "случайности" видеть указание Бога и что ты теперь этим руководствуешься в жизни и во всех вопросах. Сперва я очень удивился и подумал, что я додумался до этого раньше тебя — 4-5 лет назад, но потом понял, что "додумался" только частично, только до второго случая. Первый случай — он предшествует всякому делу -указывает нам, как поступать, даже если совесть спокойна относительно любого выбора. Я еще не научился узнавать в этом случае волю Бога, очевидно, надо "подумать о Боге" и отказаться от всякой инициативы. Я это делаю не всегда, иногда стараюсь сам догадаться, как будет лучше; но частое применение этого правила ведет всегда к тому, что мне часто "явно везет".
Второй случай — после всякого дела — показывает нам, правильно ли мы поступили. Свои неправильные поступки, т.е. грехи, я распознаю по двум положениям: 1) наказание следует немедленно и 2) в этой же области, в этом же вопросе. Впервые такая мысль пришла мне в голову, когда я получил "пос" на экзамене по литературе в 8-м классе. Тогда я был в совершенном недоумении, не понимал воли Божией, так как все данные были за то, чтобы получить "отлично". А потом я вспомнил, что учебник по литературе был у меня не свой, а найденный, и, узнав перед самым испытанием, чей он, я его не отдал владельцу. С тех пор я стараюсь в каждой неудаче видеть указание на неправильно совершенный поступок.
Так и теперь. Будучи в колхозе, я обнаружил, что потерял ложку. Я вспомнил, что вынимал ее в последний раз в поле, когда незаконно съел одну ложку из ведра, которое нес с кухни своим ребятам. На том месте она и осталась. Я вернулся туда, но ложки не нашел. Я удивился, что не мог найти ложки — я ведь понял свой проступок и раскаялся. Вернувшись в деревню, я решил себе купить деревянную ложку или выменять ее. В первом же доме я получил ее за 10 конвертов. И я все понял и увидел в этом величайшую мудрость: 1) она досталась мне совсем даром и 2) теперь всякий раз, когда я сажусь за стол и делю суп, она напоминает мне о моем проступке: если бы я нашел свою старую ложку, я бы забыл об этом.
Но все же я недавно немного нечестно поделил хлеб, и в тот же день у меня стащили перочинный нож, которым я резал хлеб. Иногда мне приходят в голову мысли о суровости и даже жестокости наказания (ножик из-за 50 граммов), но я все же думаю: ни шагу назад от тех принципов (т.е. заповедей Божиих), на которых я воспитан, и я во всем вижу справедливость.
А когда я задаюсь вопросом — как же живут другие (почему они не растеряли своих ложек и ножей), то отвечаю: во-первых, "с них меньше взыщется" (Лк. 12, 48), а во-вторых, и им постоянно даются такие же указания. Пример с моим соседом за столом. У него была своя ложка, железная; он решил, что неплохо бы иметь в запас и для продажи потерявшим свои ложки несколько ложек еще, и стащил в колхозе у хозяйки три деревянные ложки. И я в течение недели наблюдал, как у него не осталось ни одной. Свою стальную он выронил в уборной и не смог ее достать, одну деревянную он забыл в столовой, вторую украли, третью он сломал, вытирая ее краем клеенки. Ночью он стащил ложку в соседней роте — на другой день он и ее потерял. Один паренек из нашей роты дал ему свою запасную, и из нее он ест и до сих пор. Случай поразительный.
Я ему говорил: "Знаешь пословицу: ворованное добро в кармане не держится". Он махнул рукой. Разве ему понять. Меня эта жизнь очень многому учит, я только жалею, что у меня не хватает времени, чтобы читать. Папочка, ты был прав, когда говорил, что я не смогу выполнять утреннего и вечернего (молитвенного) правила. Так оно и оказалось. Мы встаем по команде, еле успевая одеться, вечером моментально засыпаем от усталости. Но я очень часто вспоминаю, и тогда делаю это, стоя на посту, шагая в строю, сидя в столовой в ожидании обеда. Я стал чаще вспоминать об этих правилах, поскольку надо мной часто нависают всякие опасности, мне часто грозят неприятности. И все всегда кончается очень хорошо, даже угодно для меня.
Мне во всем "везет". Я еще ни разу не мыл полов, так как командир отделений "свой", вместе были на Всеобуче, мне достаются легкие обязанности, легкие посты, во время трудных занятий по физкультуре я всегда бываю или занят в ленкомнате, или на дежурстве и пр., и пр.
Папочка, помни, что сын твой останется верен своим убеждениям и своим родителям. Еще я очень часто вспоминаю, что мне во всем "везет" благодаря тому, что вы обо мне молитесь...
Пишу ночью на дежурстве, завтра будут тактические занятия за городом: пришлось бы таскать на себе оружие и пулемет (по очереди), рыть окопы и лежать на морозе в 6 часов утра, но мне "повезло": я буду спать.
До свиданья, папочка.
Твой сынок Колюша".

В письме одному из друзей нашей семьи Колюша пишет примерно в то же время: "Постоянное желание улучить свободную минутку научило меня ценить время. Я часто думаю о том, сколько времени я раньше тратил даром, как хорошо можно было бы его использовать: прочесть хорошую книгу, сделать полезное дело, помочь бабушке в работе и др. Еще больше научился я ценить положительные знания. Мы здесь изучаем оружие, химическое дело, инженерное, баллистику. Когда кончится война, эти знания окажутся ненужными.
А разве я раньше мало уделял времени другим ненужным человеку наукам? Я изучал механику, а куда я ее сейчас применяю? Если бы я полтора года назад увидел себя объясняющим курсантам убойную силу пули, я не пошел бы в Энергетический институт, — я пошел бы в медицинский. И я это сделаю, когда вернусь из армии, если только к тому времени не найду более гуманного поприща для служения человечеству.
Когда Вы читали нам свои записки, я очень много над ними думал. Для меня было не совсем ясно, как это так "жизнь воспитывает людей". Теперь я это понял, когда попал в совсем другие условия, стал вести самостоятельную жизнь. Я стал очень внимательно присматриваться к каждой случайности в жизни, стал рассматривать их как указание Бога. Если мне в чем-либо "повезло", я вижу в этом награду Бога; если случается несчастье, я начинаю искать проступок, за который должен быть наказан; я ищу его в той же области, и если нахожу его и каюсь, все кончается хорошо.
Для меня нет случайностей, все что-нибудь да значит. Всякую "случайность" по людским понятиям надо рассматривать, как непонятый жест Судьбы*. Если я теряю карандаш, то вспоминаю, что только что без всякой причины отказался дать его на время товарищу. И карандаш находится. Если же я найду чужой карандаш и не постараюсь найти его владельца, я должен быть готов к тому, что потеряю и чужой карандаш, и свой. Если сказать об этом кому-нибудь — не назовут ли меня сумасшедшим? А ведь я всю свою жизнь стал рассматривать по мелочам. И как я благодарен Судьбе, что попал в такие условия, которые учат меня жить; и я готов пробыть здесь столько, сколько надо, чтобы после войны, научившись жизненной мудрости, жить правильно. Вашу тетрадь, дорогой Н.А., храню чистой. В ней я со временем заведу дневник или буду делать выписки из хороших, нужных книг. Большое Вам за нее спасибо".

______________________________________________________
* Когда Колюша писал слово "Судьба" с большой буквы, он подразумевал под этим словом Бога.

У Коли был мелкий почерк. Но это письмо было написано очень крупным и разборчивым почерком, так как писалось старому человеку со слабыми глазами. Нашей бабушке, плохо разбиравшей письма, он писал их крупными печатными буквами. Так Колюша учитывал всегда особенности своего адресата и старался никому не причинить затруднений.

В другом письме этого же периода Коля так пишет Лиде Ч.:
"Я очень одобряю твой уход из Института химического машиностроения. Химия больше всех (наук) заботится о том, чтобы сделать жизнь человека неестественной: в природе не существует ни 0В (отравляющих веществ), ни ВВ (взрывчатых веществ) — их создает химия (за редкими исключениями). Твоя новая специальность очень близка к медицине, а сейчас это единственная наука которая, лечит людей, в то время как остальные калечат, работая на войну".

Эти письма Коли следует дополнить другим его большим письмом также философского характера, написанным несколько позднее.
Письмо от 20 декабря 1942 г.
"Здравствуй, дорогой Папочка. С Новым годом.
Большое спасибо тебе за твои частые письма, они меня очень сильно укрепляют. Твои постоянные напоминания о моем письме от 29 октября заставляют меня сейчас, накануне нового года, снова поделиться с тобой своим опытом, накопленным за два с половиной месяца пребывания в училище, и своими новыми взглядами. Только мне не хочется, чтобы это письмо читали все (кроме Николая Семеновича — ему надо знать все о своем крестнике).
Сначала я хочу рассказать о своем отношении к наукам, к обществу, к своему будущему, изменившемуся от постоянного занятия делом, к которому не лежит душа. Когда-то я спорил с тобой о том, что "мы" должны активнее вести себя, "бороться", не замыкаться в своем кругу и т.д. А теперь я строгий индивидуалист; может быть, потому, что не имею здесь себе равных и мне не с кем поделиться своими мыслями. Те науки, которые мы здесь изучаем, изменили мое отношение ко всем наукам, я теперь признаю одну медицину. Я жалею о том, что учился в МЭИ, а не в медицинском, — туда я пойду после войны.
Раньше я часто мечтал о своей карьере, то инженера, то философа, а чаще всего дипломата (это свойственно всем в моем возрасте). А теперь, когда возможности для карьеры самые широкие, я мечтаю иногда о роли сельского учителя или просто доктора, иногда о спокойной жизни огородника или еще о чем-нибудь подобном.
Когда я думаю, куда же поведут меня дальнейшие события, накапливающийся жизненный опыт, — не к желанию ли пойти по Дивеевскому пути?* — я говорю (Богу), что я готов пробыть в этих стенах, а потом и в запасном полку столько времени и даже, если надо, попасть на фронт, на передовые позиции, словом, носить военную форму до тех пор, пока мои взгляды не сформируются окончательно и я не решусь пойти по единственно правильному последнему пути...

___________________________________________________
* Дивеево — монастырь, основанный преп. Серафимом.

Хочу написать о моем отношении к еде. Вы, наверное, удивлены тем, что я пишу, что нас то хорошо кормят, то плохо. Сейчас я думаю, что хорошо. Сначала, когда мы только что приехали, нас кормили хорошо. Потом дело пошло, как мне казалось, хуже. Однажды я вспомнил, что раньше писал вам, что "у ребят от хорошего питания развивается жадность", — я сообразил, что и со мной случилось то же, что еще немного, и я буду также постоянно думать и говорить о еде, как Н... в прошлом году. Я стал убеждать себя, что нас кормят хорошо, в этом мне помогли несколько уроков, данных мне Богом.
Я уже писал вам, что потерял ножик после нечестной дележки хлеба, а затем нашел его, когда понял этот случай. Аналогично, когда я хоть немного недобросовестно разделю хлеб, мне достанется нецелая селедка или тарелка с жидким супом.
А недавно я снова потерял первый ножик, затем сломалось короткое лезвие у другого -я все это принял к сведению. Раз в 2 недели, а то и в 10 дней рота идет в наряд: кто на кухню, кто за дровами, кто в караул или в патруль, кто посыльными из штабов. Тогда рота кушает не вся сразу, а кто когда придет, и все едят по-разному. А кое-кто, благодаря тому что на кухне работают свои же ребята, поедят за троих. И вот я однажды, придя с поста, старался поесть получше и все равно попал на тот стол, куда принесли совсем водянистые щи. Я злился на себя, не хотел понять воли Бога, ушел в караул голодным. Через час ребята с кухни принесли в караульное помещение кастрюли с кашей для "своих". А я стоял на посту у дверей, видел, как все объедались, а сам не мог сойти с поста.
Разозлился еще больше, разгоралась жадность. За ужином я опять пытался поесть получше, долго торчал в столовой, но остался ни с чем, а в карауле мне попало от лейтенанта за отсутствие.
Тут я смирился и старался перестать думать о еде, хотя был голоден после плохой еды и стояния на морозе на посту. И вот, когда я совсем примирился со своей судьбой, пришли ребята и пригласили меня в столовую пообедать второй раз. Я, конечно, согласился и благодарил Бога за такой урок.
В другой раз я опять пытался поесть добавочно, а потом вспомнил о предыдущем уроке, махнул рукой и пошел на почту отправлять (вам) золотую бумагу (для елочных игрушек). Одна тетка, после того как я написал ей адрес на посылке, дала мне сухарей. Я увидел в этом Промысел Божий, так же, как и тогда, когда стоял на посту в пропускной будке, вызывая курсантов к приехавшим родителям, а те угощали меня кое-чем.
Много подобных уроков давал мне Бог, и я все больше и больше приходил к такому выводу: "Не надо слишком заботиться о еде и следует довольствоваться своим законным пайком, а тем более гореть желанием поесть, когда не заслужил этого работой". Когда я был патрулем, я мог беспрепятственно ходить по городу. Товарищи приглашали меня после смены пойти на Московский вокзал и там, притворившись проезжающим красноармейцем, пообедать бесплатно в столовой. Они уже несколько раз делали так беспрепятственно и удачно. Тем не менее я не согласился. Они пошли на вокзал, я — в казармы. В этот день мне подали в столовой полную тарелку супа, а когда я был в "Гастрономе" (зайдя туда с улицы, чтобы погреться), продавщица угостила меня ломтем хлеба граммов в 300. Вот такие и аналогичные факты воспитывают меня. Я теперь твердо решил довольствоваться своим пайком и не желать большего, а тем более честно делить все за столом. Об этом мне напоминают ножик со сломанным лезвием и ложка: я когда-то потерял точно такую же.
Я был очень рад съестному в первой посылке, но уже был огорчен баранками в последней: я теперь думаю, что питаюсь много лучше вас.
Другой случай: будучи дежурным по конюшне, я довольно легкомысленно относился к своим обязанностям, редко заходил в конюшню, осматривал город целый день. Внешне все было в порядке, и я сдал дежурство. А через пять дней меня вызвали и сказали мне, что во время моего дежурства пропали седло, сбруя и сумки. Мне пригрозили трибуналом, дали сутки на розыски. Я был совсем подавлен событием. Я сознавал, за что так случилось, и принял меры в смысле раскаяния. Само собой выяснилось, что после моей смены на конюшне произошла кража, а чтобы свалить вину на меня, в книге сдачи и приема дежурства после слов: "дежурство сдал П-в", "дежурство принял такой-то" — приписали: "Не хватает того-то". Когда меня повторно вызвали в штаб батальона, я там держался стойко и бодро, отрицал кражу во время моей смены. Теперь, кажется, все дело кончилось для меня благополучно.
Вот так, диалектически рассматривая все: все случаи, даже малейшие, мельчайшие детали, — я формирую свое мировоззрение. Куда это ведет меня — не знаю.
Я записался в библиотеку — и не знаю, что читать. К светской литературе не лежит душа, научную умышленно отталкиваю, военную изучаю лишь по мере надобности.
Я все больше и больше замыкаюсь в самом себе, становлюсь неразговорчивым и нелюдимым, но отнюдь не падаю духом. Я бодро ожидаю того дня, когда надену гражданское платье и смогу пойти по выбранному мною пути. Пока что я его не выбрал, и потому я не должен ждать скорейшего окончания мною военной службы, должен чаще говорить: "Да будет воля Твоя". И по отношению к своим начальникам веду себя так же -пусть они сами за меня решают мою судьбу. Если надо, я готов и быть отчисленным, и быть выпущенным лейтенантом: все должно быть к лучшему. А если, как нам кажется, дело идет к худшему, то мы просто не понимаем смысла события. Простую, примитивную, часто легкомысленно истолковываемую пословицу "Нет худа без добра" я рассматриваю как выражение величайшей мудрости.
Когда-то Гегель сказал: "Все существующее разумно". Не знаю, что он хотел сказать этим, но я бы сказал: "Все случающееся есть указание Бога на наши ошибки и достижения, и потому все разумно". И все существующее существует с целью дать людям возможность изучить Бога, изучить Его волю и научиться правильно жить. На этом я сегодня и кончу. Еще раз с Новым годом.

Коля".

В условиях необычайного напряжения и изнурения для тела, в обстановке полного одиночества для духа и аморальности среды — грубости и эгоизма, Коля находит в себе силу, чтобы говорить: "Все это нужно для меня"; "все в мире целесообразно"; "я готов ждать, готов идти, если это нужно, и на фронт — пока не созреет мой дух — для новой жизни".

Немного надо было времени, и Коля осознал, что наука не может быть самоцелью, понял ее суетность, и в его глазах рассеялись красивые миражи, в которые верит громадное большинство человечества. Поняв сердцем, что Бог есть действительно наш Отец и не стоит в нашей жизни где-то вдали от нас, он сразу находит закономерности Его отношения к нам. Он пишет "наказание следует немедленно — и в той области, в которой мы согрешили", и приводит ряд примеров из своего опыта и наблюдений жизни окружающих. Понять сердцем этот закон удавалось лишь немногим христианам. И лишь духовно зрелым бывает под силу отказываться в своих делах от человеческой предприимчивости, от суетливости в заботах о себе, от своей инициативы и всецело вверять свою судьбу и свои дела — большие и малые -Промыслу Самого Бога.

Поняв эту истину, Коля начинает смело проводить ее в жизнь. Он пишет: "Когда спрашивают, кто кончил 10 классов, я молчу... если решение обо мне придет от Бога, то спросят: "Кто учился в высшей школе?"

Коля до глубины сердца понял преимущество и мудрость христианского смирения и заповеди — самому занимать лишь последнее место. И Господь на деле показал ему, какое это дает преимущество (случаи, когда Коля не просил у курсантов овощей, но получал их более всех). Пусть христианин держится как можно скромнее, Господь Сам ставит свою "свечу на подсвечнике", чтобы "светила всем в доме" (Мф. 5, 15).

25 октября Коля принял военную присягу на верность Родине. Этот день он отметил в своем календарике-дневнике как один из самых знаменательных дней своей жизни. Впоследствии, в Москве, Колюша рассказал нам, что принятие присяги произвело на него очень сильное впечатление. Слова присяги были для него не только словами — это были обеты его души перед лицом Бога, Родины, совести и Всего, что было для него святого.

Какой авторитет и уважение приобрел Коля среди товарищей, видно и из следующего письма: "Сегодня у нас произошел очень печальный случай. В целях осушки во дворе казармы мы рыли канаву (меня сняли с этой работы и послали в помощь редакции стенгазеты, я описываю все со слов очевидцев). Один паренек (спит против меня на нарах) выкопал металлический футлярчик, очевидно, минный запал, и решил сделать из него зажигалку — "Катюшу", стал ножом выковыривать толуол. Ему говорили: "Брось", — предупреждали его. Он не слушался и, к своему счастью, успел выковырять почти весь толуол, когда запал взорвался у него в руке, он дошел до капсюля. Ему оторвало по два пальца на руках, сорвало кожу с других пальцев, местах в десяти поранило лицо, глаза чудом остались невредимы. Пусть Сережа сделает отсюда вывод. В окрестностях Москвы много такой дряни, ребята завозят ее и в Москву.
В связи с этим происшествием появилась необходимость выбрать товарищеский суд. Выбрали пятерку, в том числе и меня. Из 69 человек против меня голосовали только 4 человека, против других 10-15. Я теперь убедился в том, какое доверие ко мне со стороны курсантов. Меня знает вся рота, все ко мне обращаются с просьбами объяснить непонятное, дать листочек бумаги, карандаш на время, ручку и чернила". В юности часто не умеют понимать значение семьи, не ценят заботливость родителей, их нежность и ласку. Не понимается значение любви как самого могучего фактора жизни, как света души, того, на чем единственно держится жизнь и чем скрашивается вся ее горечь и тяжесть. Если достаточно глубокого понимания этого ранее не было у Колюши, то теперь оно появилось в полной силе. Вот письмо, которое Коля пишет сестре, — идущее у него от самого сердца.

Письмо № 35 от 9 ноября 1942 года.
"Моя милая, дорогая сестра.
Я вчера прочел твое искреннее, простое письмо, оно так пришлось мне по сердцу, что я прочел его несколько раз без малейшего желания раскритиковать его или придраться к чему-либо. Твои переучивания мне были так близки и понятны, так сходны с моими собственными, что и у меня на глаза навернулись слезы.
Бывают такие минуты, когда хочется почувствовать себя в другом мире, вспомнить свою семью, убедиться в том, что где-то с нетерпением ждут твоих писем, беспокоятся о тебе, переживают вместе с тобой все твои невзгоды. Тогда я достаю пачку писем и перечитываю их все, от первого, от 25 сентября, до сегодняшнего. И в простых словах, которые обычно представляют для меня семейную хронику, я чувствую вашу любовь, вашу заботливость, ваши молитвы, я чувствую, что я для кого-то дорог, меня с нетерпением ждут.
Тогда мне ужасно хочется попасть в Москву, но это невозможно. Я сажусь и пишу письмо, иногда два, а то и три. Я вижу мою семейку, сидящую вокруг стола (почему-то при свете керосиновой лампы): маму, распечатывающую фиолетовый конвертик или белый треугольник; папу с задумчивым и печальным лицом, облокотившегося на стол; тебя, моя сестричка, мой Тяпик, стоящую коленками на стуле; Сережу, бросившего рисовать миниатюрные танки и слушающего письмо; бабушку, прислонившуюся к двери и стоящую в темноте; я сам нахожусь где-то рядом и слышу ваши голоса. Это похоже на сон, да и во сне я часто вижу то же.
Когда я вспоминаю свою семью, нашу квартиру и прежнюю жизнь, я жалею о потерянном времени и лишних знаниях, которые придется забыть.
Когда я вернусь домой, я буду совсем другим: дельным, серьезным, очень, очень ценящим любовь и заботливость своей матери и своей сестры.

До свиданья. Коля".

В первых числах ноября Коля писал нам:
"Здравствуйте, мои дорогие. Поздравляю вас с наступлением зимы. Вчера мы, как и всегда, через 3 минуты после "подъема" в одних рубашках были на дворе. За ночь сильно похолодало, был мороз градусов 15. Мы 15 минут занимались физической зарядкой, потом, как сумасшедшие, помчались в помещение. Через полчаса мы уже были одеты и с винтовками пошли на строевые занятия. Мы все время были в движении, бегали, терли руки, и кроме рук ничего не мерзло, но руки мерзли ужасно, главным образом, от холодного прикосновения ложа винтовки и стального затыльника приклада. И как я ни старался натянуть рукав шинели на пальцы, я их сильно поморозил, и у меня до самой ночи сильно ломило в суставах при движении пальцев. Утром было 2 часа занятий в поле, остальные в классе, кроме двух последних тактики. Но тут уже лейтенант сжалился над нами, да и сам замерз, лежа в окопе, и отпустил нас на час раньше; то-то все были рады.
Говорят, нам скоро дадут шапки-ушанки и вернут носки и варежки. Ночью я распорол подушку и тюфяк и вытащил шарф, носки и варежки-"лисички" — все, что осталось после реквизиции*. Сегодня утром я надел носки под портянки, хорошо, что ботинки я взял на номер больше, теперь они мне будут как раз. Руки сегодня не мерзли совсем — большое-пребольшое спасибо мамочке за "лисички". (Перчатки на лисьем меху. — Н.П.)

__________________________________________
*) У курсантов отбирали теплые вещи, присылаемые из дома.

В середине ноября Коля получил извещение, что один из его товарищей — Борис С. был ранен и у него отнята левая рука. Это известие очень огорчило Колю, он сильно переживал несчастье своего товарища. Он пишет своему двоюродному брату: "Никак не могу забыть об этом, очень сильно переживаю, это первый случай среди наших знакомых. Каждое воспоминание о Борисе повергает меня в печаль. Я даже не могу посылать ему писем: что я могу ему написать? Так его жаль, я страдаю за его судьбу. В цвете лет — и без руки. Какой ужас. Пойдешь к С. — передай мое соболезнование".

В своем первом письме Борису С. Коля старается его ободрить и пишет ему: "Буду писать тебе чаще, постараюсь не оправдать пословицы, что "друзья существуют до первого несчастья". Боря, не беспокойся за свою судьбу, таких, как ты, Родина не забудет".