Вечером 21-го августа Коля уехал на Западный фронт в составе офицерского пополнения. В дороге произошло осложнение. Придя на вокзал, Колюша выяснил, что его партия уже уехала, а с ней уехали и все его вещи, продовольствие и шинель. Отставших от партии набралось около 30 человек, которые и были отправлены комендантом станции вдогонку в 22 часа 30 минут. При отъезде Господь дал случай Колюше проявить человеколюбие и снисхождение к немощи ближнего. Вот выдержка из его первого письма с дороги:
"Один старший лейтенант пришел "навеселе", заснул и не хотел идти. Я надел ему шинель, взял его один мешок (другой взял второй) и повел на поезд. Посадил, напоил водой, и он заснул. В Можайске проснулся, стал все оглядывать, ничего не понимая. Я ему объяснил все. Он мне искренне пожал руку и очень благодарил. Говорил, что если найдем второй мешок, будем пировать: "Литр тебе. Там все съестное, а в этом сухари".
Но и то хорошо, а то я остался без вещей и без продуктов. Надо как-то прождать, пока найду своих.
Прощайте.

Коля.

Коля".

В следующем письме, от 25 августа, Коля пишет:
"Вчера мы сели на машины и поехали к передовой. Остановились в трех километрах от линии фронта. Сегодня мне дали взвод и оружие. Взвод стрелковый. Но ничего. Плохо, что 60% узбеков-казахов 25-го года призыва (т.е. 18-летних). К счастью, один казах-сержант понимает, он меня прямо-таки спасает. Роздал им пачку папирос. Говорят: "Хороший командир". Есть у меня старший сержант, он во всем выручает, я ведь совсем неопытный. Ну вот и не знаю, о чем писать. А ведь столько дел. По дороге видел сожженные в этом наступлении деревни, разбитую технику. Трупов нет.
Кажется, завтра пойдем в наступление. Никогда не думал, что к бою так тщательно готовится командование, как это сегодня сделали мы. Дали карту и пр. Еще дали автомат (мне лично). Думаю, что в бою не растеряюсь. Прощайте, всем привет и особый — Степану Демьяновичу" (он находился под Спас-Деменском. — Н.П.).
Затем пришло письмо от неизвестного нам командира П.Д-а, который описывал свою встречу с Колюшей. Д-а писал: "Здравствуйте, 3.В.
Приношу искреннее извинение за то, что, будучи совершенно неизвестным Вам, я решаюсь писать, но полагаю, что мое письмо будет представлять для Вас интерес, поскольку оно имеет прямое отношение к Вашему сыну. Вчерашний день был вторым днем, когда Ваш сын участвовал в бою.
Познакомился я с ним при весьма тяжелых и вместе с тем интересных обстоятельствах. Всего рассказать невозможно, но в тот день он проявил исключительное мужество, решимость и настойчивость, спасая своего командира роты, раненного в этом бою. И я полагаю, что то, что он сделал, есть блестящая характеристика его боевой деятельности.
Ко мне, как к старшему командиру, он обратился для разрешения одного вопроса, в чем я ему помог. Мне он очень понравился, и я испросил у него разрешения познакомиться с Вами для того, чтобы рассказать вам о нем, т.к. на днях собираюсь быть в Москве. Наша встреча была настолько молниеносной, что я не спросил его имя и № полевой почты, и прошу Вас сообщить мне их, я буду Вам весьма признателен. У меня есть тоже мать, и пять ее сыновей тоже находятся на фронте, и я полагаю, что ей будет весьма приятно услышать о своем ребенке. Это чувство руководило мною, когда я решил написать Вам это письмо. До свиданья. П.Д-а". Это письмо, естественно, сильно взволновало нас и заставило много перечувствовать. Сложны были эти чувства. Наш мальчик, наш Колюша, уже перестал быть более мальчиком. Незнакомый нам капитан рисовал его как взрослого мужа, который не только не растерялся перед лицом смерти, но, как он пишет, "проявил исключительное мужество, решимость и настойчивость, спасая своего командира роты".

Мы знали сердце Коли, и не было удивительно, что его мужество проявилось именно в спасении жизни товарища. Эта часть извещения наполняла радостью за Колю и благодарностью к Богу за то, что он дал возможность проявить Коле его таланты, скрытые в его сердце. Было совершенно очевидно, что встреча с Колюшей произвела на незнакомого нам капитана сильное впечатление, если он счел нужным написать нам и написать в таких сильных выражениях. Как мы узнали впоследствии, капитан Д-а был уже немолодой, лет около 40, украинец, с твердой волей и спокойный по характеру. До войны он был горным инженером; был старым членом партии. На фронте он занимал ответственную должность в штабе танковой бригады.

Его письмо о Коле говорило и о том, как много уже пришлось Коле пережить и какие опасности грозят ему теперь каждый день, каждый час. Так захотелось скорее поддержать его, приласкать и ободрить. Сейчас же все в семье написали ему письма. Я хорошо помню мое последнее письмо к Коле. Я сообщил ему, в каких словах отзывался о его поведении в бою капитан Д-а, и поздравлял его, как выдержавшего самый трудный экзамен в жизни — сохранение мужества и человеколюбия перед лицом смерти. Я писал ему, что он сумел разбогатеть за один день или, может быть, за несколько часов так, как другие не смогут это сделать за всю жизнь. И это его новое богатство не обычное земное, которое так легко теряется и губит души, а истинное, вечное, духовное богатство, создаваемое подвигами милосердия и самопожертвования. Это богатство украшает духовную одежду человека, и владетелям его в том мире будут оказывать честь святые и Ангелы. Так диктовал мне разум, так писала моя рука. А сердце, сердце болело от тревоги за любимого, хотя я тогда еще не знал, что мое письмо он будет читать уже из другого мира и что его душа сбросила уже с себя свою земную оболочку и, может быть, в эти моменты невидимо снова присутствовала среди нас...

На другой день после получения письма от П. Д-а пришло последнее из Колиных писем от 29 августа 1943 г. Он писал:
"Здравствуйте, мои милые!
Нахожусь на передовой, 27-го августа был большой бой, мы прорвали оборону (немцев). Командир роты и 1-го взвода вышли из строя, мне пришлось командовать ротой и вести ее в атаку. Немцы бежали, их догоняли, и мне пришлось брать их в плен, отнимать у бойцов, готовых их убить. Потом отстал от роты (принимая приказания), тащил на себе раненого командира роты. Да разве все опишешь. Может быть, к вам зайдет гвардии капитан из танковой бригады. Он много расскажет. Как ужасно гибнут наши танки. Уже три раза допрашивал пленных, один раз при майоре, может быть, попаду в штаб.

Коля".

Хотя в этом письме было мало написано, но оно так много говорило. "Пришлось командовать ротой...", "Пришлось брать в плен немцев и отнимать их у бойцов..." — "Пришлось..."! Как всегда, Коля был верен себе: он не проявлял своей воли, но покорно исполнял то, к чему призывал Господь через внутренний голос о долге.

И как скромно он описал свой подвиг: "Тащил на себе раненого командира роты". И мы не знали бы про него, если бы не написал, а потом и рассказал нам лично капитан Д-а, посетивший нас в Москве. Вот его рассказ.
"На том участке фронта, где был ваш сын, рано утром началось наступление. Вначале все шло успешно, немцев выбили из их окопов. Но к вечеру положение изменилось. В 19 часов немцы пошли в контратаку и их артиллерия начала очень сильный обстрел наших позиций. Я не имею права сообщать вам подробности боя, но положение создалось очень серьезное, и бой стал тяжелым. Поздно вечером я находился около медсанпункта нашей танковой части. К нам подъехал наш автомобиль с нашими ранеными. Там о чем-то шумели, и я подошел к нему. Медицинская сестра, сопровождавшая автомобиль, обратилась ко мне со словами: "Товарищ капитан, приведите к порядку этого офицера. Он занимается "партизанщиной". Он разбил стекло в нашей кабинке и грозил оружием шоферу".
Я увидел молодого лейтенанта, сплошь всего покрытого пылью и грязью и залитого кровью, блестели только его глаза и зубы. Мне стало ясно, из какой обстановки он попал сюда. Я всмотрелся и увидел симпатичное интеллигентное лицо. Это был ваш сын. — Товарищ гвардии капитан, разрешите мне поговорить с вами отдельно, — вежливо попросил меня лейтенант. Я отошел с ним в сторону, и он рассказал мне о себе.
— Я и один из солдат — вот все, что осталось от моего взвода. С поля боя я вынес своего раненого командира роты с перебитой ногой. Когда проезжал мимо автомобиль, я потребовал, чтобы взяли на него раненого, но шофер отказывался.* Тогда я вскочил на подножку автомобиля и, разбив стекло, пригрозил шоферу автоматом. Я сознаю, что нарушил порядок, но я не мог поступить иначе, имея на руках раненого.
— Молодец, — сказал я, так и надо было сделать.
Я отдал распоряжение перевязать раненого: у него было перебито бедро осколком снаряда, и он был без сознания.

___________________________________________
*) Капитан Д-а объяснил нам, что раненые принимаются лишь медсанпунктами своей части. Если шоферы не знают, где этот пункт расположен, то стараются уклониться от принятия раненых этой части (хотя они и обязаны всегда брать раненых). Они боятся потратить много времени на поиски соответствующего медсанпункта в то время, когда должны выполнять боевые задания (часто очень срочные) по подвозу боевых припасов.

Вашего сына я постарался привести в человеческий вид, дал ему умыться и почиститься. Потом я накормил его. С ним ничего не было: ни вещевого мешка, ни продовольствия, ни шинели, ни оружия. Ваш сын попросил меня дать ему справку, что он отлучился с поля боя только для того, чтобы отвезти раненого. Я написал ему не только справку, но удостоверение того, что он спас жизнь старшего офицера, что давало ему право на награду.

Пробыв у меня часа полтора, он встал, чтобы снова идти в свою часть. Я уговаривал его подождать до утра. Он не согласился. Затем я советовал ему идти в тыловые части его полка, указывая на то, что связь с боевыми расположениями была уже прервана, а подвозившие боевые припасы машины возвращались назад, не доставив их по назначению... Но и на это Коля не согласился. — Меня могут счесть дезертиром, если я тотчас же не вернусь опять в боевые порядки. Я пойду искать свою роту. Дайте мне только карту и компас.

Я отдал ему свои. Дал ему также винтовку и патроны, чтобы у него не было неприятностей из-за оставленного на дороге автомата. Он не успел взять его с собой, как шофер повел уже машину, приняв раненого. Была темная ночь, когда мы простились, и он ушел со своим солдатиком разыскивать своих боевых товарищей".

Люди послали Колюшу на фронт, чтобы убивать. Но душа его стремилась к спасению ближних. Спасал он также и врагов, вырывая их из рук озлобленных и готовых их убить бойцов. И среди ада битвы Колюша сам понес на себе своего старшего товарища и ценой напряжения всех своих сил добился того, чтобы он был вывезен с боя. На поле боя он оставил и шинель, и вещи, и весь запас продовольствия. Он вынес оттуда только самое ценное для него — своего раненого товарища. Как много переживало сердце Коли среди ужасов битвы, видно из его фразы в письме: "...как ужасно гибнут наши танки". Он был, очевидно, весь под свежим впечатлением битвы с картинами страданий, агонии и смерти. Что переживало и как тосковало его сострадательное и нежное сердце. "Может быть, попаду в штаб", — пишет он, считая это, очевидно, единственным возможным выходом.

И от Господа пришел выход, и пришел очень скоро. Но это был не штаб, куда надеялся попасть Колюша, не тяжелое ранение с перспективой жизни калекой, не тяжесть плена. На другой день после его последнего письма вновь был бой, в котором Коля был убит. Первые сведения мы получили о нем только через месяц после его смерти от писаря его части в ответ на наш запрос. Потом об этом сообщил нам и один из его товарищей. Наконец пришло и официальное извещение из Военкомата.

ИЗВЕЩЕНИЕ

Ваш сын, младший лейтенант Пестов Николай Николаевич, уроженец г.Москвы, в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит 30-го августа 1943 года и похоронен на братском кладбище в дер.Чуваксино Спас-Деменского района Смоленской обл.

Полковник В-ов.

Но никто из сообщавших не мог написать нам подробностей смерти и последних минут Колюши, хотя мы и запрашивали всех об этом. Только почти через год после его смерти Господь помог нам узнать подробности его кончины от его товарища Миши П. По его просьбе Коля дал ему адрес своей одноклассницы Али Б., чтобы вести с ней переписку. Через 9 месяцев Миша воспользовался этим адресом и написал письмо Але. Та запросила его, от кого он знает ее адрес. В ответ Миша сообщил, что он получил его от своего товарища по училищу и по части Николая, убитого на фронте. От Али мы узнали адрес Миши и запросили его, не знает ли он подробностей Колиной кончины.

В этой отсрочке следует видеть заботу Господа о родительском сердце. Было бы слишком тяжело получить вместе с извещением о смерти и описание его предсмертных мучений. Писарь же части, очевидно, мало осведомленный, сообщил нам ранее, что "умер он сразу, не выронив ни одного слова". Вот что Миша написан нам о Коле.

"В 4 часа утра Николай, находясь в боевых порядках пехоты, поддерживал огонь минометной батареи роты автоматчиков с задачей выбить немцев из деревни Чуваксино, где и был ранен от разрыва снаряда, как их называют у нас "ишак".

Раненный в руку и контуженный, он остался корректировать огонь, но "шальной" снаряд помешал ему выполнить приказ: его ранило вторично, в живот, и вывело окончательно из строя... По дороге в санбат умер. Последних слов его сказать не могу. Лишь знаю о том, что он был в судорогах и его тошнило. Он пал смертью храброго воина, и Вы должны гордиться своим сыном Колей. Вы воспитали его, Ваша в этом заслуга. Похоронен в селе, за которое отдал жизнь. Вот и все, что я могу написать". Это письмо было послано Мишей в ответ на запрос мамы. На другой день после письма мамы Наташа также послала ему большое и очень сердечное письмо. Я не сомневаюсь, что Миша ответил бы отдельно и на это письмо. Но на Наташино письмо ответа получено уже не было... На наши запросы в часть мы получили извещение от товарища Миши, что он, как и Коля, был убит осколком снаряда в живот. Очевидно, что между письмами Миши к нам и его смертью прошло не более 2-3 дней.

Как будто с этим письмом кончилась его жизненная задача. Как последний аккорд жизненной мелодии нашего Колюши, прозвучало нам Мишино письмо. Оно вплело в его венец еще новый ароматный цветок из подробностей последних часов его жизни.

Будучи ранен и контужен, Коля мог бы тотчас же оставить место боя и идти в санитарную часть, так сделали бы многие. Но Коля остался верен до конца своему долгу, своей присяге, своей офицерской чести, своей готовности умереть за Родину. И он остался пить чашу до конца... Его смерть не была мгновенной и ему дано было испить и чашу предсмертных мучений. Так больно, больно сердцу, когда думаешь о подробностях его кончины. Но не тем ли радостней и светлее душе в Царстве Небесном, чем тяжелее были последние минуты здесь на земле...