Как-то в одном из писем я написал Коле, что не сомневаюсь в том, что он останется жив после войны. Свою ошибочную уверенность я строил тогда на том, что такие юноши, как Коля, теперь очень редки и они нужны Господу на земле для выполнения в будущем миссионерской задачи... И может ли остаться неиспользованным тот собранный духовный капитал, который я чувствовал в Коле?

Вместе с тем мне казалось чем-то само собой понятным, что Благий и Любящий всех Бог не может допустить гибели Коли, если Он спасает и проявляет милость и к менее достойным ее. И когда приходилось прощаться с Колей, я это делал с легкомысленно легким сердцем: каждая новая разлука, мне казалось, прекратится так же быстро и благополучно, как это было с предыдущими. После последнего письма от Коли мы долго не знали о его участи. Письма от него прекратились. Шли томительные дни, нарастала тревога. В голове одно предположение сменялось другим, сердце начало болеть. Все дела стали делаться как-то машинально, по привычке, не хотелось ни о чем говорить, ни с кем встречаться, хотелось от всего уйти со своей скорбью. Через месяц томительной неизвестности пришло извещение от писаря части о Колиной смерти. Мысль о его гибели в первое время казалась чем-то непостижимым для разума, катастрофой, крушением всех надежд. Уста говорили слова молитвы "слава Богу за все". Но это были только слова, сердце не мирилось с потерей и безмолвно протестовало...

Все в мире потеряло свои краски, потускнело, казалось ненужным и потерявшим свой жизненный смысл и значение. В голове и сердце господствовала только одна мысль: Коли более нет, и никогда в этом мире я не увижу его милого образа, не услышу голоса. Никогда не исполниться моей мечте видеть его в священном облачении, выполняющим величайшее из предназначений человека... И кажется, где бы я ни находился, что бы ни делал, мысль всегда была только с ним и в сердце был только он. Оно было переполнено им, и он вытеснил из него все другие интересы, затмил собою все другие привязанности... Только молитва давала успокоение. Она оживляла веру в благость Небесного Отца и смиряла протестующее сердце. Но не только успокоение давала молитва, постепенно молитва о Колюше стала пробуждать чувство духовного с ним единения. Слезы о нем стали терять свою горечь, и чувство одиночества стало сменяться мыслью о близости к нам его духа, присутствия его с нами и участия в наших переживаниях, мыслях и всей нашей жизни.

Но смягчение горя не происходило оттого, что о Колюше я стал менее думать или образ его стал закрываться дымкой забвенья. Нет, Колюша не только не уходил из сердца, а входил в него глубже и глубже, а образ его становился в очах все нежнее, чище и ярче, все дороже и любимее. В нем постигалось то, что не замечалось ранее, и воспоминания о нем обогащали и очищали душу. Укрепило веру и способствовало ясности пережитого письмо одного близкого друга нашей семьи. Она писала моей жене: "Дорогая моя, как хотелось бы, вместо всяких слов, просто прижаться к Вам душой... Конечно, осознать умом сообщенного Вами я до сих пор не могу. По-видимому, ум — ограниченный инструмент, и не охватишь ему того, что совершилось причащение Колюшиной души ВЕЧНОСТИ. Да, он теперь в милом ему "четвертом измерении". Милый, бесконечно милый мальчик. Жалею ли я его? Нет, Зоечка, только УБЛАЖАЮ.

Нет у меня чувства боли за него; он отстрадал, он сдал тот ужасный экзамен, который (увы) еще ждет меня, Вас... Колюша Господень, Колюша — Божья душа, и "жребий его со избранными", это для меня осязаемая истина. Жаль мне Вас обоих, но, признаюсь, эта жалость просто "естественная", а как только переступаю в сверхъестественную область — область христианства, скорбь переходит в тихое умиление. Общение Коли с Вами стало с момента отрешения его от земных уз особенно напряженным, интенсивным — это факт непреложный; только истончите Ваш слух духовный, чтобы слышать теперь приход Колюши к Вам. Все пожелания молитвенные Ваши ему воспринимаются им сейчас особенно полно, неразвлеченно. А его помощь Вам, своим родителям, расширена теперь до великих возможностей: чего не выпросит он для Вас у ставшего для него таким близким Господа? Он был искушен, испробован "огненным искушением", и стояние в ДОБРЕ стало в нем сейчас уже невозвратимо устойчивым; в отношении к нему уже приложимы слова, служащие эпиграфом тетради отца: "Се аз и дети, яже даде ми Бог". Это дитя передано уже готовым в руки Давшего его Вам. Колюша опередил всех нас на пути к последней цели бытия, и его уход должен стать мощным побуждением часто-часто устремляться духом вслед за ним; быть может, в этом кроется часто смысл раннего отзыва Господом детей от сильно любящих их родителей — верная приманка нас на небо.

Зоенька, так завидую я всем "сдавшим экзамен", потому что все менее и менее причин остается желать их задержки здесь. Долго ли до свидания с ними? Так кратки остающиеся сроки, так кратки. Плакать ли о разлучающихся с нами на какие-то часы? Нет у меня слез, так как очень уж сознается, ощущается краткость срока разлуки".

Через несколько месяцев после ухода от нас Колюши сердце нашло покой. И когда приходилось отвечать на письма друзей пр поводу его смерти, то мысли о нем уже не противоречили чувствам сердца. Одному из наших знакомых я писал в это время: "Г.А. прочла нам Ваше письмо, где Вы пишете о том впечатлении, которое произвела на Вас смерть Колюши. Мы были очень тронуты глубиной Вашего чувства и Вашим участием в нашей скорби. Последняя действительно велика, и сейчас еще часто при мыслях о Колюше, я не в силах удержать слез. Он подавал так много надежд, а по своему кроткому характеру был так мил и дорог сердцу, что разлука с ним тяжела. Но все же "Слава Богу за все!", не нам спорить с решениями Предвечного Непостижимого разума и сомневаться в Его неизменной и несказанной благости и любви. И это я говорю от чистого сердца, и лишь по слабости человеческой льются невольные слезы. Для нас смерть — только временная разлука с ним. Более того, и при ограниченности нашего понимания решений Предвечного Разума многое может утешить.

Как мы верим, человеческая жизнь — это подготовка к более совершенному существованию. И "серп на жатву" посылается тогда, когда "жатва" созрела. Мы знаем, что Колюша действительно был уже готов духовно, он успел "созреть", несмотря на свой молодой возраст. Состояние души к моменту смерти и дела последнего периода жизни — это то, что проектируется и фиксируется в вечности. А чего же лучшего можно желать для Колюши? Не как пристрастный отец, а как объективный наблюдатель, я могу без колебаний сказать: "Колюша оставил нам образ такой красоты духа, что только можно порадоваться, что именно в этом образе он перешел в вечность". У нас есть его письма из Ярославля. Их около 130. По этим письмам я сейчас изучаю его характер, и я хочу стать учеником своего сына. И тем, кто знал его в последний период его жизни, после Ярославского училища, — он всем был мил и дорог: страдания последних месяцев жизни так очистили его душу, что золото души его блистало заметно для всех. Это все и увеличивает, с одной стороны, скорбь нас, которых он оставил, но вместе с тем и радует. И теперь, когда нет Колюши с нами, он нам особенно дорог и, поверите ли, близок, близок духом. Кажется, что мысль о нем не покидает никогда головы, а в сердце он занял такое прочные место, как никто другой в мире. Иногда, когда плачешь, кажется, Колюша стоит рядом и недоволен этим. Наша Наташа, видевшая его во сне, так и говорит: "Я не плачу, потому что Колюша не велит".

Можно жить всегда рядом и не знать, не ридеть, не чувствовать друг друга. А можно быть в разных мирах, но сердцем быть вместе, и более, чем с живыми. Для глубокой любви нет разлуки, а временная грань смерти только безмерно увеличила любовь и прочно, прочно соединила в вечности".

Теперь прошло уже более чем полгода, как Колюша ушел. По-прежнему из глаз льются слезы при мыслях о нем. Но это совсем иные слезы, чем слезы первых дней. В них, как и ранее, есть еще печаль от разлуки с любимым, но в них живет уже и особая, глубокая радость... Она росла постепенно и незаметно. Она непонятна и может показаться странной. Но она есть, она живет и питает сердце.

Вера победила. Она восторжествовала над смертью, стерла ее жало, разрушила грань миров, проникла в тот мир и соединила сердце с любимым. Слова, что "у Бога все живы" (Лк. 20, 38) и что "верующий в Меня не умрет во век" (Ин. 11, 26) — это уже не слова, а действительность, которая живет в самом сердце и сроднилась с ним навеки. Колюша со мной, он часть моего сердца, и ничто не может удалить его из него, затемнить или ослабить его влияние. Потребность молиться о нем стала такою же насущною, как дыхание или принятие пищи.

Господь велит "собирать себе сокровище на небесах" (Мф. 6, 20), и я имею одно неоценимое сокровище на небе — моего Колюшу. Он знает и видит мою любовь к нему, так сильно возросшую после его ухода. И если он любил меня еще при жизни, то теперь тем более любит, когда с души его спала вся суета мира, заглушавшая ранее чувства сердца. А что более ценно в мире, чем взаимная, глубокая любовь, основанная на общности веры, мировоззрения, чувств и привязанности сердца?

Еще когда Колюша был в Ярославском военном училище, я писал ему, что он стал для меня не только любимым сыном, но и близким по духу другом. Позднее, и в особенности после письма капитана о поведении Колюши на фронте, я понял, что мне надо у него учиться. И теперь часто тот или иной вопрос я решаю так, как, мне кажется, решил бы его Колюша. А после какого-либо поступка, отягчившего совесть, я чувствую, что я огорчил Колюшу.

Несколько раньше меня мучила мысль, что жизнь Колюши оборвалась слишком рано, что он смог бы больше "принести талантов" при более длительной жизни. Но теперь, когда я смотрю на его молодой чистый образ, запечатленный в вечности, я постигаю Премудрость и Благой Промысел Бога. Ценность, красота и прелесть образа Колюши увеличивается именно тем, что он запечатлелся в период юношеского расцвета, в ореоле девственной чистоты и нетронутости, в сочетании молодого порыва со старческой мудростью и в соединении горячей любви к людям и желания им служить с воплощением этой любви в делах повседневной действительности в малом (в Ярославле) и в великом (на фронте).

Когда говорят и ты слышишь, что Колюша "умер", это звучит теперь так странно и так неверно. Те, кто не на словах, а на деле пошел за Христом в этой жизни, те не могут умереть, как не умер Христос. И надо вспомнить, что, когда Христос говорил ученикам о смерти Лазаря, Он сказал им: "Лазарь друг наш уснул, но Я иду разбудить его" (Ин. 11, 11). Так же говорил Он и о дочери Иаира: "Она не умерла, но спит" (Лк. 8, 52). Уснуло и тело Колюши. Но для тех христиан, которые приобщились при жизни к Христовой любви к людям, приобщились к делам милосердия и служения ближним, деятельность их души не останавливается со смертью тела. Об этом говорит многовековой опыт Церкви. Сонм Торжествующей Церкви — это старший брат Сонма Церкви Воинствующей. Он непрестанно и постоянно направляет, вразумляет, опекает и охраняет своего младшего брата.

У Господа много путей и возможностей для связи обоих миров, для связи того, что нашему взору кажется разъединенным. Но Господь Всемогущ. И я верю, что и Колюша теперь живет чистой и совершенной радостью той благой деятельности, которую не могла бы представить ему современная земная жизнь. Когда Господь уходил с земли, Он сказал Своим ученикам: "Лучше для вас, чтобы Я пошел" (Ин. 16, 7), — и еще: "...вы печальны будете, но печаль ваша в радость будет" (Ин. 16, 20). С уходом Колюши в сердце зажегся такой огонь любви к нему, которого не было раньше. Этот огонь согревает душу, а любовь к нему и вера разорвали грань между мирами, приобщили к вечной жизни и чистой, совершенной радости. И эти вера и любовь дают силу повторить за апостолом Павлом: "Смерть! где твое жало? Ад! где твоя победа?" (1 Кор. 15, 55).

***

Спи, мой друг дорогой.
Да пройдут над тобой,
Как заря, золотые виденья...

И земли не жалей,
И в могиле твоей
Жди с надеждою Дня Воскресенья.

(Неизвестный автор)