Некоторая часть приверженцев возвращения к естественности считает, что разрыв современного человечества с природными началами - продукт христианского, и даже шире - библейского сознания, ставящего человека в особое положение по отношению к природе. Однако владычество человека над природой, согласно Библии (Быт 1.26) связано с обязательством возделывать и хранить сад Эдема (Быт 2.15). Оно означает ту роль господина/хозяина, которую по отношению к человеку выполняет Господь Бог. Сад Эдема, по книге Бытия - это изначальный образ естественности, сама первозданная Природа. Принципиальное расхождение библейского сознания и "глубинной экологии" состоит прежде всего в том, что эта Природа не может однозначно быть названа дикой. Её так называемая дикость - самоутверждение её разрозненных стихий, означающее присутствие в ней хаоса. Но явление Природы из небытия невозможно без зова Всеединства. В ней присутствует тяга "объять Необъятное" и воплотить это Неведомое в конкретной единице своего существования. Создание Творцом в последний день дел Своих человека - не "оседлывание" Природы во имя каких-то непонятных целей, а её естественное увенчание. Понятое универсалистически, а не морально, "грехопадение человека" означает его самоутверждение, делающее его независимым, "диким" по отношению к Образу Совершенства - Богу. И "изгнание из рая" лишь означает, что Природа вне человека, в свою очередь, делается дикой по отношению к нему. А сам "венец Творения", звено мыслящей чуткости и сознающего совершенствования Природы - превращается в её раковую опухоль.

Надо откровенно признать, что западная цивилизация Нового времени, выдвигая на первый план не ограничиваемые ничем внечеловеческим права индивидуума, довела до логического предела подобное падшее отношение к жизни и природе - потребительский материализм. "Вовремя спохватившись", часть западного общества взяла на вооружение экологические установки. Как и другие -измы, экологизм имеет на Западе своих "фанатов". Однако западная цивилизация в целом остаётся в ловушке собственного формального гуманизма, мнимой человеко-центрированности, которую правильно было бы охарактеризовать как "антропо-механицизм". Принимая за формальную точку отсчета человека и его интересы, западный менталитет склонен навязывать реальному человеку интересы типового члена социума. Сам социум конституируется при этом как механизм, работающий по меркантильным принципам. Таким образом, провозглашая "мерой всех вещей" человека, фактически его конструируют во образ технизированнного и агрессивного архи-обывательства. Сколько бы ни кричали приверженцы "глубинной экологии", для такого человека экологические нормы всегда остаются лишь разновидностью правовых ограничений. Они не нарушаются им постольку (и в той мере), поскольку это опасно или невыгодно. Формальный гуманизм всегда остаётся бомбой замедленного действия. Это подход нехристианский и антибиблейский, а потому - не к чему винить чистые ключи в замутнённости наших рек сточными водами.

Для понимающих суть проблемы несомненно, что глобальный экологический кризис поднимает проблему духовного оздоровления человечества.¹

Спор может состоять в том, каковы пути этого оздоровления. Многое и здесь представляется однозначным. Скажем, в так называемом "субъективном идеализме" Нового и Новейшего времени явственно просвечивает соотнесённость формальному гуманизму. Мыслители этого направления, порой питая лучшие намерения, фактически уводили не только от Бога Живого, но и от самой Жизни - в зеркальные лабиринты самосознающего Я. ²

Если вдуматься, то в более здравой форме - сберегающей природу и органически включающей в неё человека, без потери им собственной уникальной сущности - глубинная экология так или иначе присутствует практически во всех религиозно-культурных традициях. Это и понятно, поскольку именно эти традиции, в единстве духовно-душевного мира и уклада жизни, веками обеспечивали существование народов в их естественной среде. ²

В принципе, все экологические проблемы могли бы быть разрешены возвращением всех и вся к этому традиционному образу жизни и менталитету. Подобный "зелёный фундаментализм", конечно, представляет собой одну из утопий.³ Трудно всерьёз надеяться на отказ современного общества от техники и многих других сторон жизни, неизвестных традиционному обществу или представленных в нём зачаточным образом.

Удерживаясь от таких крайностей, как "глубинная экология" или "зелёный фундаментализм", не стоит, однако, соглашаться и с теми узкими прагматиками или технократами, которые рассматривают экологический кризис как совокупность частных "проблем окружающей среды", вполне разрешимых в обычном для Запада - экономическом, правовом и технологическом - порядке. Этот кризис представляет собой, в сущности, проекцию вовне отчуждения человеком своей собственной души - если не продажи, то, по крайней мере заклада её князю века сего. Поэтому, сколько бы усилий не прикладывали современные Фаусты, ситуация с защитой окружающей среды в больном обществе всегда будет напоминать кулика в болоте: "нос вытащишь - хвост увязнет".⁴

Следует, по-видимому, максимально настойчиво вырабатывать такой подход к решению экологических проблем, при котором одновременно происходило бы оздоровление в социальных и духовных проблемах. Именно в этом смысл введения таких понятий, как экология культуры, экология человека или экология общества. ⁵

Действительно, насущной необходимостью предстаёт выработка обществом определённой культурной формы, соответствующей экологическому императиву, и в то же время допускающей в "прирученном" виде научно-техническое развитие и ряд других важнейших сторон современного мира. Точнее, здесь может идти речь о целом спектре культурных форм, представляющих собой своего рода синтез наследия традиционных культур с требованиями модернизации и экологической этикой. Соответственно, многообразны и формы менталитета, которые соответствуют императиву духовного и природно-средового выживания человечества в современных условиях. Они могут не являться религией в собственном смысле слова, но должны так или иначе они воплощать идею бескорыстного духовного служения ради спасения мира. Характерный пример здесь представляет этика благоговения перед жизнью А.Швейцера.⁶

Если иметь ввиду христианские корни идей Швейцера, то этот пример лишний раз показывает предвзятость обличений христианства на экологической почве. Можно оставить пока дискуссионным вопрос, является ли этика благоговения перед жизнью органической частью современного христианского подхода к экологии, её общезначным императивом, или представляет собой его соединительное звено с более широким движением - экологическим гуманизмом. ⁷

Космизм (от греческого космос - Вселенная, мироздание, миропорядок) - осознание целостности мира, значимости каждого его звена и их взаимосвязей, создающих бытийный порядок Вселенной. При этом важна не сама по себе масштабность сущего,⁸ а особое переживание открытости и глубинного проникновения в связь вещей, некая "космическая симпатия".⁹

Христианский космизм не является каким-либо маркированным учением в богословии или религиозной философии. Это одна из сущностных сторон христианского мировоззрения, которая в одних случаях получает отчетливое осознание, а в других может играть свою роль, минуя рефлексию. Она может, напротив, предаваться забвению - но это, как любой ущерб полноте христианского мировосприятия, имеет свои негативные последствия.¹⁰ Присутствующий в христианстве выход в "сверх-естественное" не порождает акосмизма, пока не отрицается значимость природных начал, в том числе в духовном отношении. Напротив, подобный выход может развивать особую глубинную интуицию, чувствование духовно-природного единства - то качество мироощущения, которое можно назвать мистическим космизмом.¹¹ Из философов Нового времени христианское раскрытие такого мировидения наиболее отчетливо выражено Вл.Соловьёвым в учении о всеединстве.¹²

Здесь нет необходимости вдаваться в дискуссию, в какой степени христианский космизм может быть выявлен в текстах Нового Завета. Отметим лишь, что крайне сомнительным представляется тезис некоторых западных, в особенности протестантских, богословов, что новозаветный христоцентризм исключает соотнесение человека со вселенской полнотой мироздания, и сохраняет значимым только измерение исторического времени. Согласно мысли этих теологов, космическое измерение привносится в христианство извне, обращаемыми язычниками с присущим им менталитетом, а также воздействием античных философских учений. Трудно найти подтверждение подобной гипотезы в текстах Священного Писания. В Ветхом Завете тема Творения представлена с первой же страницы, и суммирующая формула библейского космизма может быть передана словами, завершающими книгу Псалмов: "Всё дышащее да хвалит Господа!" (Пс 150.6). В действительности, даже импульс предельной чуткости к историческому времени, пробуждённый апокалиптическими ожиданиями первых христиан, не только не исключал, но и обострял то естественно-религиозное космическое чувство, отсутствие которого является скорее симптомом потери части духовного слуха, чем даром избранных. Безусловно, космическое чувство по-иному выражается в библейской традиции, чем в "язычестве". Однако не стоит тратить много слов на доказательство его присутствия - что может свидетельствовать о нём нагляднее сцены Рождества Христова, с горящей в небесах Звездой и склонившимися над младенцем в яслях головами животных?

Космизм, при всей значимости темы творения и всеобъемлющей связи Творца и твари в Библии, безусловно, не является в ней ведущим мотивом. Ничем, однако, не воспрещается дальнейшая разработка этого мотива, если не теряются из виду принципиальные ориентиры вероучения. Ведь даже запрет Ветхого Завета на использование священных изображений (вторая заповедь Моисеева - Исх 20.4, 5) не отвёл христиан ни от практики храмовых росписей и икон, ни от принятия догмата иконопочитания. Соборное, богочеловеческое творчество Церкви позволяет на каждом историческом этапе включать в орбиту христианской культуры новые достижения. Пересмотр, очищение некоторых элементов христианского наследия бывают необходимы и естественным образом происходят в ориентации на учение Нового Завета. Однако это ни в коем случае не означает необходимости замкнуться в его букве, поскольку сам он в первую очередь побуждает к предолению подобной замкнутости. И этот отказ от прикованности к букве, способность раскрыться веянию Духа сегодня проверяется именно в нашем отношении к творению Божьему.

Идея присутствия Божества в мире раскрывается прежде всего в храмовых и богослужебных формах, в иконописи и церковной гимнографии. “Царство Божие внутрь нас”, нахождение во власти Духа, не только даётся незримо в уповании личной веры, но и вполне осязаемо воплощается в соборном бытии Церкви как вселенского организма, Богочеловечества. В то же время причастность Божеству не ограничивается рамками церковных форм. Жертвоприношение Сына Божьего вводит в таинство преображения всего мира. Это ключ космической литургии, участником которой являются не только избранные, но и все страждущие в мире сём тварные существа. ¹³

Стихийность, сознательное и бессознательное сопротивление порядку - довольно устойчивая характеристика одной из сторон русской души и русской жизни в целом. “Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет”,- знаменитые слова, которыми, по существу, открывается русская история. “Русский хаос” в значительной мере оправдывает навязчивость тоталитарных претензий российского государства, а, быть может, в чем-то ею и поддерживается ради этого оправдания. В данном случае нас, однако, интересует главным образом вопрос, как должна быть осмыслена подобная характеристика с “эко-культурологической” точки зрения.

В принципе, хаос изначально противопоставлен космосу. Нарастание хаотичности, энтропии, представляет собой деградацию. Более того, гречески-красивое слово хаос может переводиться на русский не только церковно-благостным нестроеное, но и сермяжным разруха. В самом деле, если вдуматься, хаотизация представляет собой один из основных видов разрушения. Это очень наглядно в нынешнем социальном бытии России, но относится и к деградации природного бытия современной цивилизацией в целом. Вызывает сомнение, что менталитет, принимающий хаотичность как нечто само собой разумеющееся или даже достойное утверждения, может обеспечить преодоление экологического кризиса - сущностно связанного с этой самой хаотичностью.

Конечно, есть весомое историософское объяснение русской тяги к стихийности. Здесь сказывается открытость русского пространства необъятному простору степи, сцепление с её кочевыми и полукочевыми народами, оттенок лесного кочевья на народном быте. Само католическое миссионерство носило иной характер, чем православное. Если при передаче содержания христианского учения и церковной культуры варварским народам вообще неизбежны потери, то на Западе стремились сохранить в первую очередь “правовой” аспект этой культуры, а Восток увлекался передачей эстетической стороны, что на практике давало оттенок мифо-магического восприятия христианства. “Болезненность древне-русского развития можно усмотреть прежде всего в том, что “ночное” воображение слишком долго и слишком упорно укрывается и ускользает от “умного” испытания, проверки и очищения ... в недостаточной “одухотворённости” души, в чрезмерной “душевности”, или “поэтичности”, в духовной неоформленности душевной стихии”,- пишет протоиерей Г.Флоровский.¹⁴

Это был непосредственно ощущаемый идеал Божией правды и красоты, к которому человек обращался и в обыденном ходе дел, и в радостях, и в любых испытаниях. Устроение личного и общественного бытия в лоне Природы, а не в стремлении выделиться из неё, было само собой разумеющимся органическим процессом. Конечно, не стоит говорить о реализации в Древней Руси какого-то идеального общественного строя. Однако к этой эпохе не приложимо определение разрухи - ни в душевном мире человека, ни в окружающей его среде. Именно в этот период складываются коренные свойства русского национального характера, “почва” русской души. Воспоминания об этой поре, не лишенной своих бурь, но в целом являвшей образ органичного течения жизни и даже некоего социально-духовного просветления, сохранено народом наиболее ярко в легенде о граде Китеже. Святая Русь - это не именование непосредственной действительности страны и народа, это обозначение того лучшего в них, что, хотя и меркло порой под бременем тягот и неправд века, но из поколения в поколение вновь воскресало, словно в пасхальном торжестве.

Христианский космизм был воспринят Русью уже в сформировавшемся и в большой степени "материально оплотнённом" виде. Он получил проникновенное раскрытие в древнерусском искусстве и церковном благочестии. Однако совершенствование в этом не могло само по себе решить значительных проблем, выдвигаемых жизненно-историческим развитием (разве что на время устранить их постановку), и в этом смысле оказывалось ловушкой. Хаос, грозивший явиться на свет от этих нерешенных проблем, если и отступал, то только по видимости, и на следующем этапе сумел взять своё с лихвой, вырвавшись на волю в Смутное время. Именно в это время оказывается, по сути дела, прервано развитие древнерусского искусства. Церковное благочестие также как-то иссыхает, шаг за шагом отступая перед мирской стихией. "Мумификация" единым блоком ритуальных и бытовых форм старообрядчеством являет акт героического отчаяния - и добровольный уход в резервацию. Древнерусская софийность как бы теряет себя, уходит в область утопий и идеалов, а на поверхность жизни выходит её “негатив” - испорченная стихийность “языческого” подсознания.

В имперско-петербургский и тем более советский периоды православие уже не выступает как первостепенная сила в общественном обустройстве. Государство берёт на себя роль всадника, “над пропастью, рукой железной” обуздывающего народную стихию. В том числе и превращая саму Церковь в удила для укрощения вызывавших подозрение духовных сторон этой стихии. Власть ориентировалась при этом, конечно, не только на достижения западной цивилизации, но и на так или иначе (обычно - “с грехом пополам”, порой - наизнанку) воспринимаемую “русскую идею”. Оставляя как можно меньше инициативы своим подданным, государство Российское попыталось построить мост в светлое будущее порабощенному таким образом народу, а заодно и всему прогрессивному человечеству.

Как бы ни хотелось видеть себя в лестном свете и искать причин во вне,- освобождение от внешних уз тех, в ком внутренне царит хаос - есть акт разрушительный.¹⁵ Поэтому выход России из всеохватывающего кризиса неизбежно требует момента восстановления социальной дисциплины, обеспечение которой является функцией государственности (в первую очередь - по отношению к ней самой). В то же время кризис не будет, по существу, преодолён до тех пор, пока в обществе силы самоорганизации не начнут преобладать над силами энтропии. Это означает, что императивом устойчивого развития¹⁶ и, в большой степени, даже выживания немалой части человечества в лице нашего народа являются усилия духовного возрождения. Действие каждой ответственно мыслящей личности, всей сознательной части общественности должно смыкаться здесь с действиями Церкви, других крупнейших религиозных общин и государства на национальном уровне. Разумеется, мы говорим сейчас не о благой, но неподъемной задаче обретения истого вероисповедания и благочестия большинством наших сограждан. Речь идёт о “культурно-экологической” корректировке национального менталитета, более “почвенной”, чем любые идеологические, моральные или даже вероисповедные определения.

Древняя Русь перевела икономию как “домострой”. Бытовое значение этого слова - обустройство дома, создание и поддержание в нём строя, порядка.¹⁷ Именно этой теме, в особенности порядку семейного быта, посвящен знаменитый “Домострой”. При всей выверенности принципов “Домостроя” многовековой традицией, их отнюдь нельзя считать навечно предопределённым идеалом. Приближающаяся к культу статичность и авторитарность домостроевского уклада стали притчей во языцех. Это соотносится с тем, что говорилось выше об особенностях средневекового порядка вещей, приводившего этот порядок к историческому тупику.

В самой идее икономии, богочеловеческого домостроительства, мы не обнаруживаем, однако, этой исторической ограниченности Средневековья. Важнейший для нас сегодня смысл этой идеи - в созидательной деятельности, дающей человеку возможность пред лицом Божьей Правды обрести свои настоящие свободу, достоинство и предназначение. В этой деятельности мир снова становится подлинным домом для своих обитателей, а человек - рачительным со-хозяином Богу в этом доме. Здесь предполагается, что действие Божьего Промысла и человека, в случае истинной направленности усилий последнего, оказываются синергетичны, то есть гармонически сочетаются и, можно сказать, “вступают в резонанс”.¹⁸ В то же время сама истинность устремлений выверяется смиренномудрием - способностью самоограничения, дающего человеку возможность органически участвовать в общественном и природном бытии. Именно таким образом происходит обретение миром “софийной целостности”. В подобном миропонимании органически сочетаются личностный и социальный, богочеловеческий и космический планы бытия, сонм природных существ включается в полноту соборности мира.

Мы видим, что православная икономия представляет собой своеобразное, необычайно богатое содержанием мистическое осмысление особой практики человека в мире. На языке святых отцов она называлась деятельным любомудрием, сегодня можно стремиться к её воплощению в качестве христианской экологии культуры. Речь идёт о естественном раскрытии идей домостроительства в созидательном отношении к жизни и всему живому. Такое жизнестроительство, в целом соответствуя установкам современной социальной экологии, дополняет её подлинно духовным измерением. Без этого же духовно-душевного раскрытия, без перспектив возрождения самой человеческой сущности,- можно ли вообще говорить о перспективах человечества? Что означала бы тогда реализация в рамках “нового мирового порядка” гипотетически надежнейшей стратегии устойчивого развития вкупе с полной стерилизацией окружающей среды на базе новейших технологий? - В сущности, пожалуй, всего лишь начало новой главы апокалипсиса “фаустовской эры”.

Мы говорили пока только о самых общих предпосылках культурно-экологического подхода с христианской точки зрения. Рассмотрение проблем обустройства природной среды, совмещающего приемлемые формы экономико-технологического развития с требованиями “человеческого качества” в углублённом понимании еще предстоит предпринять. В то же время, надо подчеркнуть, что, независимо от деталей этого рассмотрения, речь идёт о естественной трансформации общественно-культурных организмов, пробы в направлении которого так или иначе осуществляют все развитые страны. Этот опыт может базироваться и на других установках, чем христианский космизм. Наиболее показательным здесь можно считать пример Японии. Мы говорили о таком варианте эко-культурного пути, который может считаться общехристианским, но актуален в особенности для стран “православной цивилизации”, где в большей степени сохранились на уровне менталитета и культурных образцов формы, соответствующие христианскому космизму. Это остаётся справедливым (хотя, как мы определили выше, в форме “негатива”) даже в том случае, когда здесь уже не имеет место массовая религиозность.

Для России, в условиях социальной неустойчивости и трансформации национального сознания, распространение экологического миропонимания составляет важную сторону оздоровления общественной атмосферы. Поиск “русского пути” или “русской идеи” в этом направлении является более фундаментальным (имея ввиду и исторические основания, и перспективы развития), чем в политическом или конфессионально-религиозном. Это, конечно, не означает, что христианский космизм или любая другая формулировка эко-культурной ориентации может заменить вероисповедные принципы - как и конкретные усилия в политико-правовой, экономической и собственно экологической сферах. Взыскующим до сих пор “волшебную палочку” в области идеологии предстоят разочарования. Философская и культурно-ценностная база является необходимой для национального развития, но не является его гарантом. Дорогу осилит только идущий. И всё-таки - не принимая в расчет бездумных, “ликующих, праздно болтающих” - из нас, идущих, несколько легче тем, кто разделяет христианское понимание мироустроения. Надежда на Божий Промысел не обманет ищущих “Царства Божия и правды Его” (Мф 7.33).

______________________________________________________________________________