Н. П. ПЕТЕРСОНУ

18 декабря 1892. Москва

Глубокоуважаемый и дорогой друг Николай Павлович

Если бы Вы читали мое письмо, то в присланных Вами листах значилось бы «Записка от неученых к ученым духовного сана^***1, а если бы Вы не забыли прежних моих писем, то и ко 2-му эпиграфу «Почему мiр не мир», прибавили бы: «Почему для одних мир возможен только вне мiра (спиритуалистов), а для других нет мира ни в мiре, ни вне мiра (материалистов)?»² Духовенство же должно стоять выше и тех и других, не соглашаясь и с теми, которые «непознаваемое» для ученого сословия (для чистого теоретич[еского] разума и для знания вообще) считают таковым же, т. е. непознаваемым, и для всех в совокупности, в единении, т. е. не признают «непознаваемость» наказанием ученому сословию за отделение и не считают своею задачею соединение со всеми в труде познавания [слепой, смертоносной силы] и обращения ее в живоносную, как сказано в 3-м эпиграфе³.

У нас, т. е. в Музее, старый библиотекарь подал в отставку, и на его место назначен новый⁴, а вместе с тем в «Московских Ведомостях» появилась статья под названием «Замерзшая библиотека»⁵. Название заимствовано из отчетов старого библиотекаря⁶ и м[ожет] быть полезно для нового, хотя он и не участвовал наверное в этой жидовской проделке. Автору статьи, объявившему библиотеку замерзшею, т. е. умершею, эта мнимая смерть нужна для того, чтобы градского главу сделать воскресителем или новым создателем библ[иоте]ки⁷. Для оживления же библиотеки автор выпрашивает полмиллиона. Градский голова тоже, конечно, не причастен этой затее.

Семенкович обещал (но пока не исполнил и, вероятно, не исполнит) отвечать непрошенному ходатаю за Музей⁸ и сказать ему, что из всего появившегося в печати о Музее видно, что он не желает быть в тягость ни городу, ни государству и не на деньги возлагает свою надежду: так, недостаток иностранных книг желал он заменить международным обменом вместо покупки, обменом в видах сближения, и если обмен с Франциею не удался, благодаря крайнему тщеславию этого ненадежного союзника и мнимого друга России, то он должен удаться с другими народами, лучше понимающими нужды просвещения.

Недостаток личного состава Музей думал заменить введением печатанных карточек, сокращающих труд описания, или же этот недостаток пополнить добровольцами⁹. Вполне же заменить добровольцами нас, наемников, тогда только будет возможно, когда Музей получит священное значение. Если бы Семенкович написал надлежащим образом статью, то, м[ожет] б[ыть], положено было бы начало вопросу о том, нужны ли миллионы для библиотек и музеев или же они могут создаваться доброю ненаемною волею. Автор «Замерзшей библиотеки» между прочим издевается над любезностью музейской администрации, на которую книг нельзя, говорит он, приобрести¹⁰. В виде ответа на эту насмешку я сообщил г. Семенковичу же статейку о Ник[олае] Дмит[риевиче] Лодыгине, как доказательство, что любезность есть сила, способная привлекать целые библиотеки и даже вызывать на труд каталогизации¹¹.

Для наружной росписи храма, в которой должно бы выразиться теснейшее соединение Музея с храмом, знания с верою, Вячеслав Иванович предлагал написать 17-ть картин, а два любителя живописи предложили составить эскизы для этих картин, но будет ли все это исполнено — еще вопрос.

Благодарю за присылку 3-х листов, свидетельствую мое глубочайшее почтение Юлии Владимировне и всему Вашему семейству.

(Нужно бы было переписать это письмо, но очень холодно, руки зябнут.)

Глубоко уважающий и любящий

Н. Федоров

18 декабря

1892