Н. Ф. ФЕДОРОВ, Н. П. ПЕТЕРСОН — В. А. КОЖЕВНИКОВУ

25 июля 1894. Воронеж

Глубокоуважаемый Владимир Александрович!

Ник<олай> Ф<едоро>вич все еще болен¹ и, приписывая свою болезнь климату Воронежа, хочет уезжать, не дождавшись даже половины августа, — к величайшему моему огорчению; я же думаю, что болен он от злоупотребления купаньем, — он продолжал купаться и после того, как почувствовал себя нехорошо, купался в таком состоянии дня три, не менее 2-х раз в день... Что касается высокой цены, о которой говорилось в прошлом письме², то это в видах умилостивления цензуры, которая, будучи предупреждена о предполагающейся высокой цене, убедится, что брошюра предназначается не для пропаганды, и может смягчить свою суровость. Относительно числа экземпляров Никол<ай> Фед<орович> выражает только свои желания и полагает, что печатать ее нужно в возможно меньшем количестве экземпляров, потому что не надеется, чтобы она разошлась, — во всяком же случае он предоставляет это Вашему распоряжению и совершенно согласен с Вами, что на число экземпл<яров> должны указать расходы по напечатанию... Что касается пожертвования³, то за покрытием расходов по напечатанию может ничего не остаться, может оказаться даже дефицит, что очень вероятно, что и Вам, конечно, хорошо известно, а потому о пожертвовании в настоящее время и речи быть не может. А если впоследствии такое пожертвование оказалось бы необходимым, то выбор, на что жертвовать, чрезвычайно труден, и эту трудную задачу и мы будем иметь в виду, просим и Вас подумать об этом... Кстати, посылали Вы чтоâ в Качимскую школу и какой получили оттуда ответ; не получили ли какого-либо ответа из Редакции «Пенз<енских> Епарх<иальных> Вед<омостей>», и как идет в настоящее время Ваша брошюра??..⁴ Все это очень интересно.

Посылаем Вам заглавия, одно из которых д<олжно> б<ыть> напечатано на первом листе, краткое, а другое, подробное, д<олжно> б<ыть> напечатано на 2-м листе. Это последнее состоит, во-первых, из Эпиграфа к заглавию с комментарием к нему, указывающим отношение этого еванг<ельского> текста к вопросу о неделании и общем деле. Затем следует 1-ое заглавие с объяснением, почему 1891 г. не стал исходным пунктом общего дела, <с объяснением также> и истинного смысла сочинений Толстого, вышедших во время, до и после голода. Затем 2-ое заглавие защищает знание и дело тем, что делает их средством спасения от голода, а вместе — и соединения всех, духовных и светских, в этом братском деле. Потом три эпиграфа, или афоризма, к самому сочинению, излагающие самую сущность дела. И, наконец, список сочинений, которые разбираются в тексте самого сочинения. Так как эти листы могут подлежать исправлению, то просим Вас отнестись к ним возможно строже и сообщить Ваши на них замечания. В следующий раз будут высланы переписанные листы текста, которые, по-видимому, исправления уже не потребуют. Я и Никол<ай> Федорович свидетельствуем Вам свое глубокое почтение и просим скорее ответить на это письмо. Глубоко Вас уважающий Н. Петерсон.

В защиту дела и знания против автора не-думания и не-делания, или научил ли чему нас голод 1891 года. Защита заключается не в опровержении, не в полемике только, а главным образом в указании дела.

«Отец Мой доселе делает и Аз делаю»⁵, — великое новозаветное слово это сказано евреям, верившим, что Бог почил от дел; оно же может относиться и к Толстому, который хочет, чтобы и род человеческий почил от дел, желает для него, б<ыть> м<ожет>, сам того не сознавая, субботнего года, или еврейского юбилея, т. е. бездействия, или буддийской нирваны — неделания. Главным же образом слово это относится ко всем христианам, требуя от них всеобщего дела. Слово это заключает в себе не осуждение только юбилеев еврейских, субботних годов, суббот, бездействия, но и требует, взамен их, юбилеев христианских, воскресных, поминовений делом.

Но в чем же состоит не-делание^* и в чем состоит наше общее — по образу дела Божия, дела Отца и Сына, — всеотеческое дело, дело братское всех сынов человеческих.

Этот год, год метеорического погрома в России и американской попытки употребления истребительных веществ на спасение от голода, этот год мог бы быть исходным пунктом превращения войска в орудие естествоиспытания, т. е. введения метеорических наблюдений в войсках или же, по крайней мере, литературного обсуждения этого вопроса, если бы указание на совпадение погрома в России и опыта в Америке встретило деятельное сочувствие со стороны Толстого⁶, этого приверженца мира. Тогда предложение ввести в войска метеорические наблюдения исключило бы возможность призыва к отказу от воинской повинности, от уплаты податей и т.п., призыва, который не может не вызвать со стороны правительств карательных мер, который способен внести раздор между правительством и народом; тогда как первое предложение, <обращающее войско в естествоиспытательную силу,> имея в виду наисущественнейшие интересы народа, <избавление его от неурожаев,> должно привести к наиглубочайшему согласию правительств и народов, вместо царствующего ныне на Западе антагонизма между ними. К сожалению, — забыл ли автор «Страшного вопроса» о голоде, приводящем, по его же словам, к остервенению, или же признал не-делание достаточным средством спасения от всех бедствий, — только за «Страшным вопросом» последовало его «Не-делание». А между тем в действительности за голодом 1891 г. последовал другой страшный вопрос, моровые поветрия следующих годов⁷, и к вопросу о неурожаях злаков присоединился вопрос о чрезвычайных урожаях бацилл, бактерий, и вопрос о естественном воздействии на эти явления касался уже вопроса о смерти вообще; это — вопрос продовольственно-санитарный в самом обширном смысле.

До голодного года Толстой прославлял трудолюбие, хлебный труд, доходя в этом до отрицания умственного труда, предлагая не-думание⁸, что было бы, конечно, торжеством невежества.

После же голода Толстой прославляет уже не-делание, т. е. желает, по-видимому, торжества тунеядству. Изданное в Берлине сочинение о непротивлении злу насилием⁹ можно бы принять за разъяснение значения не-делания, если бы оно само не возбуждало вопроса о том, что такое христианство? — есть ли оно новое жизнепонимание, согласно заглавию, или же, согласно последним главам сочинения (10 и 11-я), оно есть новое суеверие, основанное на доверии к тем, которые только сами себя считают понявшими христианство, на доверии к меньшинству, которое только одно будто бы понимает Нагорную проповедь? (Это ту проповедь, которая была и обращена к нищим духом, <не к меньшинству, а следовательно, к большинству>?!..) В чем же мы должны искать Царства Божия, в собственном ли понимании христианского учения, или же в доверии к пониманию его меньшинством; где мы должны искать его, в начале книги или же в конце ее?!.. И если верно последнее, то что значит первое, если тут не самое страшное лицемерие, которое святейшим именем Царства Божия прикрывает величайшую ложь, — лицемерие, за которое Толстой так клеймит, так позорит и верующих, и неверующих, и религию, и науку.

В защиту дела и знания против автора не-думания и не-делания должно сказать, что наука, не сокращая своего объема, вся может и должна быть исследованием причин небратства, а дело может и должно быть средством восстановления братства. Таким образом, вопрос о причинах небратства и о средствах восстановления братства является всеобъемлющим, если только этому вопросу нельзя противопоставить беспричинности небратства; т. е. если небратство причин не имеет, в таком случае и для восстановления братства нет необходимости ни в знании, ни в деле, — как этого и хочет Толстой. Записка по этому всеобъемлющему вопросу, вступление к которой и составляет настоящее издание, пишется от неученых к ученым духовным и светским, которые осуждаются автором не-думания и не-делания, как представители двух суеверий, — суеверия прошедшего (религия) и суеверия настоящего (наука). Наука не будет суеверием для народа, когда участие в знании дано будет всем, когда все будут призваны к знанию от юности, а ученые будут учителями народа от самого детства его, т. е. учителями детей, и тогда, следовательно, популяризация потеряет всякое значение, т. е. ученым не нужно будет относиться к взрослым, как к детям. И вера не будет суетною, когда знание, наука, будет делом, т. е. средством осуществления того, что требует, или обещает, религия. Вместе с примирением религии и науки уничтожится суеверие, не будет противоречий в философии, не будет вражды школ, или систем философских.

Сочинения, рассматриваемые в статье¹².

1. Т. М. Бондарев и Л. Толстой. Трудолюбие, или торжество земледельца («Русское Дело» 1888 г. ¹¹¹№ 12 и 13); иначе — не-думание, или торжество невежества.

2. Л. Толстой. «Страшный вопрос» («Русск<ие> Ведом<ости»> 1891 г. №¹ 303-й), или голод с его спутниками, приводящий к остервенению.

3. Л. Толстой. «Не-делание» («Северный Вестник» 1893 г., ¹ № 9-й), или торжество безделья, тунеядство.

4. Л. Н. Толстой. «Царство Божие внутри вас», — заграничное объяснение того, в чем состоит не-делание, отожествляемое с непротивлением.

5. Сказание о построении обыденного храма в Вологде («Чтен<ия> в обществе Ист<ории> и Др<евностей> Российских» 1893 г. т. 166), в предисловии к которому говорится об юбилее Преп. Сергия, чтителя Пресв. Троицы, в память которого и может весь народ создать себе повсеместно школы-храмы, посвященные образцу единодушия и согласия — Пресв. Троице, во избавление от голода и язвы.

6. К вопросу о памятнике Каразину («Наука и Жизнь» 1894 г. ¹№ 15–16-й), где говорится об юбилее Каразина, в память которого и могут быть созданы школы-музеи, соединяющие распространение просвещения с расширением самого знания и с воздействием на слепую силу; но только чрез соединение с храмами-школами, получая священное значение, эти школы-музеи могут служить, быть орудием в деле всеобщего спасения.

7. Постройка и освящение нового здания церковно-приходской школы в с. Мордовском Качиме, Городищенского уезда (Пенз<енские> Епарх<иальные> Вед<омости>. 1892 г. ¹№ 20, октябрь). В заключение помещается ответ на не-делание, ответ самим делом и притом тех, которым принадлежит, по слову Христа, Царство Божие; — или быль о том, как дети построили школу. Не убедят ли Толстого дети?!..