Н. Ф. ФЕДОРОВ, Н. П. ПЕТЕРСОН — В. А. КОЖЕВНИКОВУ

8 декабря 1898. Воронеж

Глубокоуважаемый Владимир Александрович.

Из Вашего письма от 5 декабря¹, в котором Вы прислали вырезку из «Нового Времени», видно, что Вы не получили еще длинного письма с добавлениями на полях, чрезвычайно мелко написанными²; — жаль, конечно, что Вы не получили этого письма, а вместе и хорошо, что не утруждали своих глаз чтением мелкого писания (конечно, это шутка). За вырезку из «Нового Времени»³ приносим глубокую благодарность, но «Новым Временем» мы здесь пользуемся и присланное Вами уже читали, — во всяком случае присылка вырезок очень важна, эти вырезки указывают то, на что необходимо обратить внимание. Но, к сожалению, надо признаться, что известие о паломничестве Стэда⁴ на меня (Ник<олая> Фед<оровича>) не произвело хорошего впечатления; в пояснение этого будет прислана Вам беседа на наступающий новый год, где говорится о партии гордецов, не дающих себе труда подумать о причинах царствующего в мире взаимного истребления, а также и о бесплодности сходок, всякого рода демонстраций, манифестаций, агитаций, т. е. употребления насилия, хотя бы и нравственного только, для дела умиротворения. Такие действия нельзя сравнивать с общими молениями или адресами, челобитными к верховной власти. Есть два рода содействия умиротворению, последнее — мирное, а первое — воинственное. Допустим, что две паломнические экспедиции из двух Британий, европейской и американской (т. е. из Соединен<ных> Штатов), прибудут в Петербург и своими криками о мире так повлияют на конференцию⁵, что члены ее единогласно постановят полное разоружение, т. е. распущение всех солдат и моряков в чистую отставку; не скажут ли тогда все правительства, не исключая и России, что послы превысили власть? Эти два снежные кома, вышедшие из Англии и Американских Штатов, прокатившись по Америке и всей Европе, дойдя до Петербурга, вырастут в огромные лавины и, обрушившись на конференцию, могут вынудить ее к чему угодно. И надо думать, что эти люди, страдающие ревностию не по разуму, смотрят на солдат (подобно Вашкевичу⁶) как на свору дрессированных собак; действуют они, очевидно, по чувству, по страсти, а не по разуму, действуют, не думая, даже не зная, что все существующее имеет свои причины, и нужно действовать на причины, а не <на> следствия. Видно, что Стэд — из страны, где господствуют говорильни (парламенты), превратившиеся ныне в кричальни, бранильни, в смеяльни, в места драк; не возвращение ли это опять к кулачному праву, как несомненно возвратились мы ныне к той эпохе, когда ежеминутно ожидались нашествия неприятеля. Стэд — журналист, твердо верящий, что агитация всесильна, всемогуща, что агитацией можно сделать все, потому что все зло, по их<, журналистов,> мнению, зависит только от нежелания власти и вообще людей делать добро, зависит от нежелания лишь, а не от тех условий, в которые поставлена деятельность человеческая, вынуждающих людей делать зло, которого они не хотят; они не хотят знать, что только изменение этих условий сделает иною и самую деятельность человеческую. Это-то и доказывает трезвость проекта, требующего чрез всеобще-обязательное образование дать оружию иное лишь употребление, требующего не сейчасного разоружения, а лишь и такого употребления оружия, которое, развиваясь, несомненно приведет к миру и больше, чем к миру, а между тем этот проект не кричит «долой оружие» и держащих оружие не только не дерзает считать сворою собак, но считает их не хуже всех других, а даже лучше многих, не усвоивает себе презрительного к ним отношения, думая, что может приказать им бросить оружие.

Воронежский Музей хотел бы тоже откликнуться на призыв к умиротворению, как бы следовало назвать циркуляр 12 августа, окрещенный русскою и иностранною прессою именем — «разоружение». Вопрос об умиротворении имеет божественное происхождение, родина его Палестина, день его рождения есть день Рождества Христова, поэтому выставку и нужно сделать к Р<ождеству> Х<ристову>⁷; а Вы посетили весною настоящего года эти святые места и, конечно, не с тою целью, с какою был там осенью Черный Царь, враг мира и друг войны⁸; Вы были в городе мира (Иерусалиме) и, вероятно, привезли масличную ветвь с Елеонской горы, помянули у Гроба Спасителя собирателей и умиротворителей Русской земли, вывезли коллекцию видов замечательных мест Палестины, которую Вы и обещали выслать по письму Зверева⁹; но мы обращаемся к Вам с другой просьбой: Вы, видевший столько картин, картинных галерей, выставок, не можете ли указать, а еще лучше подобрать для выставки гравюры картин, которые относились бы к делу умиротворения, к делу мира. Впрочем, мы понимаем всю трудность и даже невозможность выполнения нашей просьбы; но желание содействовать всеми мирными способами делу мира заставляет нас обращаться с этою просьбою и к Вам, и к Вашему родственнику-художнику, и к другим знакомым Вам художникам в надежде, не выйдет ли что-нибудь из этого; может быть, самая невозможность нам кажется по нашему незнакомству с произведениями живописи. Нельзя ли попросить у Ю. П. Бартенева издание описания нового Кремлевского памятника?¹⁰

Если Вы не получили письма нашего последнего большого, в котором объяснено, почему нельзя читать Жуковскому статьи о памятнике Алекс<андру> III-му без прочтения статьи о памятнике Алекс<андру> II-му, мы постараемся восстановить это письмо¹¹.

Николай Федорович свидетельствует свое глубокое почтение Вам, Вашей мамаше, гг. Северовым, Надежде Степановне и Ю. П. Бартеневым, И. М. Ивакину.

Глубоко Вас уважающий и душевно преданный

Н. Петерсон

8 декабря 1898 г.

Простите за небрежность письма. Переписывать решительно нет времени.