В. А. КОЖЕВНИКОВУ

19—22 сентября 1899. Ашхабад

У подошвы Парапомиза, на рубеже Ирана и Турана¹

Глубокоуважаемый и дорогой Владимир Александрович!

До сих пор все путешественники, приезжавшие сюда, были или специалисты, или же люди, мало понимавшие всемирно-историческое значение той страны, куда приезжали. Чувству их ничего не говорили, ничего священного не представляли ни Памир, ни Иран, ни Туран; путешественники последнего сорта ничем, можно сказать, не отличаются от живущих здесь русских — приказчиков, чиновников, офицеров, — людей, конечно, очень либеральных, но совершенно чуждых истории страны, имеющей мировое значение, и потому их нисколько не поражает в стране Заратуштры, Джемшида, Афросиабов, Густаспов, Искандер-Душаха, Тимура² — названия улиц именами Пушкина, Белинского, Добролюбова, Салтыкова-Щедрина, — этих карликов пред такими исполинами. Новая, секулярная Русь не может понять величия Ирана и Турана, она не чувствует пульса исторической жизни, который бьется в этой стране. Равным по значению этому пункту можно признать лишь китайское побережье Великого Океана, где Россия, сойдясь с Китаем, встретилась с соединенными силами Запада, встретившись с передовым его (Запада) отрядом (Англией) еще ранее на Памире³, также русско-китайском. В этих двух пунктах, можно сказать, наисильнее бьется в настоящее время пульс истории, здесь решаются коренные, основные вопросы жизни рода человеческого, кроющиеся под политическими. И точно так же еще вопрос — который из этих пунктов важнее, еще вопрос, — китайское ли дело служит диверсиею, отвлечением от индийского, или же индийское отвлекает от дела китайского. Во всяком случае, нельзя не признать, что в этих пунктах встретились, наконец, два обходных движения, сухопутное и морское, — внутренний смысл этих движений и нужно понять! Вам предстоит завидная роль — первому взглянуть на эту страну, на это сердце мира, по Вашему выражению, не с приказческо-либеральной, а с всемирно-исторической, нравственно-религиозной точки зрения.

Туркестан был местом борьбы севера с югом, Турана с Ираном, земледельца с кочевником, ближнего Востока с дальним, и это тогда еще, когда не было не только дальнего Запада, но и ближний едва зарождался, — это доисторическое еще время, или эпоха, если история начинается борьбою Востока с Западом, когда на историческую сцену выступают страны приморские, а потом океанические; но это история лишь океаническая, односторонне принимаемая за всемирную. Есть и другая история, которая начинается борьбою Ирана с Тураном, — это история континентальная, и только встреча сил океанической и континентальной делает историю истинно всемирною.

Но что такое Туркестан, или Туран, и где его границы? А также и что такое Иран?.. Не всегда Туркестан был станом турок, был он станом и монголов, принадлежал китайцам, был буддийским, христианским, потом магометанским, — прежде чем стал русским, или зендо-славянским; но всегда он был пустынным, даже и тогда, когда владел им Иран, враг пустынь и безжизненности⁴. И этот Туран, как Западный, ныне русский, так и Восточный — китайский, — составляет лишь центральную часть полосы пустынь и степей, которая тянется от Западного океана до Восточного через весь старый, Памирский материк. Если пустынность есть существенное свойство Туркестана в физическом отношении, то трудно определить физическую границу Турана как к югу, так и к северу, потому что пустыня распространяется все дальше и дальше и к северу и к югу, как и Памир поднимается все выше и выше, становясь все холоднее и холоднее. Итак, Туркестан нужно признать пустынею, которая образовалась там, где два северных материка спаялись и образовалась страна, наиболее, с одной стороны, отделенная от океана, а с другой — закрытая высокими горами от теплого и открытая к студеному морю, страна, откуда пустыня и бесплодие распространяются во все стороны. Если же пустынность есть существенное свойство Турана и если верна пословица, сказанная о турках, — «где ступит Османова нога, там не растет трава», — в таком случае название его Туркестаном, станом турок, совершенно верно, причем северною границею тюркского племени нельзя поставить ни Урал, ни даже Волгу и Каму. Точно так же нужно признать близким к истине и отождествление пустыни с фаталистическим Исламом, — а в таком случае и восточная граница Туркестана отодвигается все на восток, и Туркестан теснит, и может быть и вытесняет китайцев. Итак, союзником пустыни является Ислам, как религия, и турецкое племя, как воспитанник пустыни и фаталистического Ислама, который не противодействует слепой силе и не воспрещает отдаваться слепым влечениям (газават и многоженство). Если же действительная победа над язычеством выражается не в разрушении или истреблении идолов, а в управлении теми силами, которые олицетворялись в языческих богах, то и Ислам вместе со своим носителем, турецким племенем, может быть побежден лишь в той пустыне, которая его породила; а пустыня может быть побеждена лишь низведением на нее вод с неба, обращением пустыни в поле, в ниву, в чем и должна заключаться задача северного преемника Ирана⁵; но для этого ему необходим союз с Западом, с двумя Британиями⁶, а между тем Запад в борьбе Ирана с Тураном был всегда союзником Турана, как в древнем, так и в новом мире. Благодаря этому союзу погиб древний Иран, но если с помощию этого союза будет побежден и новый Иран, обзываемый Западом Тураном, тогда Запад увидит у себя настоящих туранцев, как это и предсказывал в известной картине <(«Желтая опасность»)> черный царь (германский император) до своего еще путешествия на Восток⁷. Низведение воды с неба, победа над грозовою силою есть победа разумного существа над слепой, бесчувственной силой, победа Ормузда над Ариманом, Белбога над чернобогом⁸, Белого Царя (Ак-падишаха) над черным царем (Кара-падишахом), христианства над антихристианством, победа добра над злом, т. е. Ирана над Тураном. Иран и Туран — это не символы добра и зла^*, а синонимы, и не в отвлеченном или произвольном смысле, а в конкретном, связанном со всей историею мира, где добро есть жизнь, а зло есть смерть; торжество добра над злом есть победа жизни над смертию, возвращение жизни, воскрешение, так что Туран есть смерть, Иран — жизнь, Туран совпадает с антихристианством, а Иран с христианством, с истинным, активным христианством. Черный пророк черного царя, союзника 300 миллионов мусульман, т. е. Турана, этот черный пророк <(Ницше)> и есть анти-Заратуштра, лже-Заратуштра, который не может не признать в строителях пирамид и столбов из черепов «сверхчеловеков», стоящих за пределами добра и осуществляющих идеал зла.

Вся ли земля (небесное тело) станет покорным слепой силе Тураном, т. е. пустынею, кладбищем, бесцельно носящимся среди бесчисленных миров, разумом не управляемых, и потому к падению, к гибели идущих? Или же вся земля станет Ираном, раем, Эдемом? Но последнее возможно лишь тогда, когда разумная, чувствующая сила на земле, — прах отцов носящей, — делаясь орудием Бога света и добра, возвратит праху (отцов) сознание и жизнь, чтобы населить воскрешенными поколениями разумных, чувствующих существ бесчисленные миры, разумных существ не имеющие, — и тем спасти их от падения и гибели. Парапомиз, стоящий между Ираном и Тураном, и предлагает этот вопрос: чем же будет земля, Ираном или Тураном? Туран — мiр, т. е. борьба, или иго (гнет); Иран же не может быть миром, пока Туран вооружен, пока Туран есть мiр, а не мир¹⁰. Иран может быть миром лишь в мысли или в проекте обращения невежественного Турана и злоупотребляющего знанием, т. е. нечестивого, Запада к исполнению — путем познания — долга благочестия. Как ни обширен, как ни могуч злой Туран в его союзе с Западом, признавшие себя орудиями слепой силы природы, но Иран, как орудие Бога света, может и должен стать безграничен, всемогущ, потому что сила Турана — в розни и бездействии разумной силы (Ирана).

Но чтобы проникнуться надлежащим чувством в стране у подошвы — пред лицем Памира, недостаточно прокатиться по железной дороге, в вагонах с буфетами, кафе-шантанами^* и т. п., а необходимо совершить и не путешествие даже, а паломничество, потому что после Палестины нет более священного места, как Памир. Поэтому, если Вы приедете в Асхабад, то, чтобы поездка Ваша была плодотворна, надо будет пробыть здесь несколько дней, минимум три дня, потому что отсюда необходимо устроить хотя небольшую поездку не в вагоне, а на корабле пустыни и на ишаках, взяв и ишакчи, если возможно, знающего и по-русски. Лучше всего эту поездку предпринять в Аннау, где находятся развалины древней большой мечети, не уступающей самаркандским¹¹. До Аннау не более десяти верст, и это первая железнодорожная станция по пути в Самарканд. Без такой поездки верного представления о Туране составить нельзя; расстояние здесь небольшое, но достаточное для того, чтобы здешний край предстал таким, каким он был задолго до магометанства, в самой глубокой древности. Верблюда для поездки следует взять не такого, какие больше всего встречаются в Асхабаде и каким он, вероятно, не был в древние времена, а такого, каких мы видели в Ташкенте, — асхабадский верблюд имеет жалкий вид, а ташкентский величавый. Дорога идет при подошве Копет-Дага, древнего Парапомиза, на самой границе Турана и Ирана. К сожалению, мы не знаем, как назывался он в Зенд-Авесте, если есть там название этого хребта; здесь и справиться об этом нет возможности, а в Москве вы можете узнать это у Риттера — «Иранский мир» (по русск<ому> пер<еводу> «Иран»¹²), у Дармстеттера (новое изд<ание> Зенд-Авесты¹³). Эти горы видны и из вагона, а караванный путь идет еще ближе к их подошве, и Вы увидите еще ясней эти горные хребты, причудливые, как мечты; по крайней мере они нам такими кажутся, не видавшим никаких других гор. Здесь почти самый южный пункт наших владений, здесь в июне тени в полдень, можно сказать, совсем не бывает, даже самые высокие деревья не дают ее, потому что солнце кажется почти в зените; ночью же, при ясном небе (а не ясным мы его еще не видали), сидя на верблюде, можно наблюдать неизвестное на севере явление, захождение Большой Медведицы, хотя еще и неполное. Поездку нужно устроить так, чтобы она заняла часть дня и часть ночи; нужно обставить это путешествие вполне по-восточному (на верблюде, с балабоном, с погонщиком в костюме, который он не менял со времен Авраама, а может быть и со времен Адама), и притом так, чтобы это путешествие напоминало, как бы переносило нас в библейские и даже добиблейские времена. Близость железной дороги, нового способа передвижения, только усилит впечатление от старого. Железная и караванная дороги! Сколько тысячелетий лежат между этими, рядом идущими дорогами... Звон цилиндрического колокольчика на шее верблюда и пронзительный свисток паровоза в этой пустыне!..

Но чтобы получить в таком путешествии общее впечатление, необходимо предварительное детальное изучение. В первый день Вашего пребывания в Асхабаде предполагается осмотр нового, русского Асхабада, этого восьмнадцатилетнего молодого человека¹⁴, построенного из брения, вернее из пыли, ибо пыль здесь строительный материал, пятая стихия, можно сказать. Может быть, Вам не придется видеть, в таком случае мы скажем Вам, как легко был воздвигнут этот скудельный город: на самой улице, с пылью по колена, наливается вода, делается вроде теста, прибавляется мелкой <рубленой> соломы, и строительный материал для простейших построек готов. Не все, однако, постройки так воздвигнуты; менее простые сложены из кирпича-сырца, обожженного туркестанским солнцем, а иные и на фундаментах из камня, <который во множестве разбросан между горами и городом.> Кирпич, обожженный не солнцем, а огнем, употребляется только для облицовки, для украшения, как что-то драгоценное. В городе, говорят, два сада и парк, на самом же деле он весь стоит в саду; древние греки назвали бы его Пантикапеею. Улицы имеют тенденциозные названия и народ их совсем не знает, постройки так однообразны и улицы так похожи одна на другую, что трудно по виду узнать, где находишься и т. д. и т. д. Асхабад старых городов русских не напоминает; церквей на такой город мало, всего четыре, считая с армянской и кладбищенской, — пятая строится¹⁵. На главной площади, справедливо названной Скобелевскою, собор — одноглавый с пятиглавою колокольнею, чего нам нигде не приходилось видеть. <Асхабад> имеет музей, два памятника, третий строится...¹⁶ Впрочем, всего описать нельзя, пришлось бы для этого «Киев продать на бумагу, Чернигов на чернила», — приезжайте и сами увидите.

На другой день Вашего пребывания утром предполагается экскурсия к горам и в аулы; это тоже путешествие в древнюю, в ветхозаветную историю. Вечером в тот же день — прогулка по трехверстной аллее в Кеши, в растительный питомник¹⁷, где можно будет ознакомиться с флорою степей; там Вы увидите и саксаул (или сазак), почти безлистный, сезен, что-то вроде нашей березы с светло-розовой корой и с корнями в несколько сажень длины, кустарники — черкес и кандым, маленький борджок: травы эркек-селим и уркачи-селим — лучшие кормовые растения... Такие питомники существуют почти во всех построенных русскими городах. Этим как будто хотят доказать, что в противоположность туркам, где ступит русского нога, там растут лес и трава, хотят доказать, что мы не поляне только, но и древляне...

Продолжение проекта Вашего пребывания в Асхабаде и путешествия от Красноводска до Самарканда, у подошвы Памира, будет в следующем письме. Будем ждать Вашей статьи об обыденных храмах, о которых было говорено в прошлом письме¹⁸ в ответ на Ваше желание сделать выписки из известной рукописи¹⁹, что было бы очень и очень желательно. В этом же письме писали Вам и о том, что послано Маркову, а затем была послана в Ташкент к Остроумову статья под заглавием «Так назыв<аемые> «Каменные бабы», как первый надгробный памятник», с теми статьями, которые были напечатаны о Камен<ных> Бабах в газете «Дон»²⁰, Вам известными. В Туркестане, где так часто встречаются выражения — Бабà -Гамбер, Имам-бабà , по отношению к кладбищам, как их названия, мы убедились, что нужно читать не каменная бà ба, т. е. по-русски, а бабà , по-туркестански, что значит не женщина, а отец, и писать следует не каменныя, а каменные бабû ²¹.

Пожелав Марье Григорьевне, Вам, Сергею и Михаилу Михайловичам Северовым, которым не мешало бы побывать на юге, остаемся Аксакал и Карасакал²².

22 сентября 1899 года.