В. А. КОЖЕВНИКОВУ

28 июня 1901. Подольск

Глубокоуважаемый

Владимир Александрович.

Не для переписки послал я Вам вырезку. Переписчика я и здесь легко мог отыскать. Потому меня очень неприятно поразила присылка статьи, которую я ни в каком случае от себя бы не послал¹. Прочитав же статью, я понял, что и не могу и не должен посылать ее, только не по Вашей, а <по> своей вине, а именно по причине «подлинных выражений из моего письма». В этих подлинных выражениях, по неумелости моей или по старости, выразилось совершенно противоположное тому, что я хотел сказать. Я думал превознести национальность, а вышла насмешка над нею. Я хотел сказать, что выражение «русская наука» вовсе не так нелепо, как обыкновенно думают^*, а вышло какое-то странное отрицание «русской науки», как местной. Не знаю, удастся ли мне и теперь объяснить то, что я хотел сказать. Если, думал я (а вышло, как видно, совсем другое), если нынешнюю науку как вывод из наблюдений, сделанных кой-где, кой-<когда>.., назовем европейскою, то науку как вывод из наблюдений, производимых везде, всегда, всеми, должно будет назвать русскою (когда, конечно, план Каразина осуществится). Далее, если нынешнюю науку, ограничивающуюся кабинетными, лабораторными, словом, искусственными опытами, хотя бы в громадных размерах производимыми, назовем европейскою или западною, то регуляцию самой естественной силы можно будет назвать русскою (конечно, когда она будет осуществлена). Неужели нет различия между наукою, предсказывающею ведро и дождь, и наукою, производящею их?

Наконец, я полагал, что пишу о национальной школе, о том, чем она должна быть, а вышло, судя по предлагаемому Вами заглавию, главным предметом в статье было установление, притом только метеорических, наблюдений, без указания даже связи со школою³. Конечно, такое заглавие могло быть вызвано лишь напрасным опасением, что статья будет прочитана кем-нибудь из членов комиссии⁴, если бы ей дано было надлежащее заглавие, которое я не умел выразить.

Ваше письмо и статья открыли мне, до какой степени я устарел и оглупел. Настоящее мое письмо писано под влиянием полной безнадежности, и потому не удивляйтесь, если оно окажется нелепее даже первого письма, подлинные выражения которого Вы привели в своей статье.

Свидетельствую мое глубочайшее почтение Марии Григорьевне и Анне Васильевне.

В «Новом Времени» я читал о появлении акул у берегов Крыма, так что опасно купаться, правда ли это?

Преданный всею душею

Н. Федоров.

P.S. Жалобу Мережковского за детей на отцов⁵ я не читал, но от Мережковского ничего, кроме мерзкого, я никогда и не ожидал.

28 июня 1901