Лермонтов Михаил Юрьевич — различия между версиями

Материал из Н.Ф. Федоров
Перейти к: навигация, поиск
Строка 44: Строка 44:
  
 
Литературное наследие М.Ю. Лермонтова, состоявшее из порядка трех десятков поэм, четырех сотен стихотворений, ряда прозаических, драматических произведений, было опубликовано, главным образом, уже после смерти их автора. За короткие 13 лет творческой биографии поэт внес неоценимый вклад в русскую литературу как автор исключительной по разнообразию тем и мотивов лирики; его творчество завершило развитие национальной романтической поэмы, создало фундамент для реалистического романа XІX в.
 
Литературное наследие М.Ю. Лермонтова, состоявшее из порядка трех десятков поэм, четырех сотен стихотворений, ряда прозаических, драматических произведений, было опубликовано, главным образом, уже после смерти их автора. За короткие 13 лет творческой биографии поэт внес неоценимый вклад в русскую литературу как автор исключительной по разнообразию тем и мотивов лирики; его творчество завершило развитие национальной романтической поэмы, создало фундамент для реалистического романа XІX в.
 +
{{Конец скрытого блока}}
 +
<br>
 +
{{Начало скрытого блока
 +
|Рамка =
 +
|Ссылка =
 +
|Заголовок =Панорама Москвы. Сочинение юнкера Л. Г. Гусарского Полка Лермантова
 +
|Шрифт_заголовка =
 +
|Наклон_заголовка =
 +
|Фон_заголовка =
 +
|Выравнивание_заголовка = left;
 +
|Стиль заголовка =
 +
|Шрифт_текста =
 +
|Наклон_текста =
 +
|Фон_текста =
 +
|Выравнивание_текста = left
 +
|Стиль_текста =
 +
}}
 +
Кто никогда не был на вершине Ивана Великого, кому никогда неслучалось окинуть одним взглядом всю нашу древнюю столицу с конца в конец,кто ни разу не любовался этою величественной, почти необозримой панорамой,тот не имеет понятия о Москве, ибо Москва не есть обыкновенный большойгород, каких тысяча; Москва не безмолвная громада камней холодных,составленных в симметрическом порядке… нет! у нее есть своя душа, свояжизнь. Как в древнем римском кладбище, каждый ее камень хранит надпись,начертанную временем и роком, надпись, для толпы непонятную, но богатую,обильную мыслями, чувством и вдохновением для ученого, патриота и поэта!..Как у океана, у нее есть свой язык, язык сильный, звучный, святой,молитвенный!.. Едва проснется день, как уже со всех ее златоглавых церквейраздается согласный гимн колоколов, подобно чудной, фантастической увертюреБеетговена, в которой густой рев контр-баса, треск литавр, с пением скрыпкии флейты, образуют одно великое целое; и мнится, что бестелесные звукипринимают видимую форму, что духи неба и ада свиваются под облаками в одинразнообразный, неизмеримый, быстро вертящийся хоровод!..    О, какое блаженство внимать этой неземной музыке, взобравшись на самыйверхний ярус Ивана Великого, облокотясь на узкое мшистое окно, к которомупривела вас истертая, скользкая витая лестница, и думать, что весь этоторкестр гремит под вашими ногами, и воображать, что все это для вас одних,что вы царь этого невещественного мира, и пожирать очами этот огромныймуравейник, где суетятся люди, для вас чуждые, где кипят страсти, вами наминуту забытые!.. Какое блаженство разом обнять душою всю суетную жизнь, всемелкие заботы человечества, смотреть на мир — с высоты!    На север перед вами, в самом отдалении на краю синего небосклона,немного правее Петровского замка, чернеет романическая Марьина роща, и преднею лежит слой пестрых кровель, пересеченных кое-где пыльной зеленьюбулеваров, устроенных на древнем городском валу; на крутой горе, усыпаннойнизкими домиками, среди коих изредка лишь проглядывает широкая белая стенакакого-нибудь боярского дома, возвышается четвероугольная, сизая,фантастическая громада — Сухарева башня. Она гордо взирает на окрестности,будто знает, что имя Петра начертано на ее мшистом челе! Ее мрачнаяфизиономия, ее гигантские размеры, ее решительные формы, все хранитотпечаток другого века, отпечаток той грозной власти, которой ничто не моглопротивиться.    Ближе к центру города здания принимают вид более стройный, болееевропейский; проглядывают богатые колоннады, широкие дворы, обнесенныечугунными решетками, бесчисленные главы церквей, шпицы колоколен с ржавымикрестами и пестрыми раскрашенными карнизами.    Еще ближе, на широкой площади, возвышается Петровский театр,произведение новейшего искусства, огромное здание, сделанное по всемправилам вкуса, с плоской кровлей и величественным портиком, на коемвозвышается алебастровый Аполлон, стоящий на одной ноге в алебастровойколеснице, неподвижно управляющий тремя алебастровыми конями и с досадоювзирающий на кремлевскую стену, которая ревниво отделяет его от древнихсвятынь России!..    На восток картина еще богаче и разнообразнее: за самой стеной, котораявправо спускается с горы и оканчивается круглой угловой башнею, покрытой,как чешуею, зелеными черепицами; немного левее этой башни являютсябесчисленные куполы церкви Василия Блаженного, семидесяти приделам которойдивятся все иностранцы и которую ни один русский не потрудился еще описатьподробно.    Она, как древний Вавилонский столп, состоит из нескольких уступов, коиоканчиваются огромной, зубчатой, радужного цвета главой, чрезвычайно похожей(если простят мне сравнение) на хрустальную граненую пробку старинногографина. Кругом нее рассеяно по всем уступам ярусов множество второклассныхглав, совершенно не похожих одна на другую; они рассыпаны по всему зданиюбез симметрии, без порядка, как отрасли старого дерева, пресмыкающиеся пообнаженным корням его.    Витые тяжелые колонны поддерживают железные кровли, повисшие наддверями и наружными галереями, из коих выглядывают маленькие темные окна,как зрачки стоглазого чудовища. Тысячи затейливых иероглифическихизображений рисуются вокруг этих окон; изредка тусклая лампада светитсясквозь стекла их, загороженные решетками, как блещет ночью мирный светляксквозь плюш, обвивающий полуразвалившуюся башню. Каждый придел раскрашенснаружи особенною краской, как будто они не были выстроены все в одно время,как будто каждый владетель Москвы в продолжение многих лет прибавлял поодному, в честь своего ангела.    Весьма немногие жители Москвы решались обойти все приделы сего храма.Его мрачная наружность наводит на душу какое-то уныние; кажется, видишьперед собою самого Иоанна Грозного — но таковым, каков он был в последниегоды своей жизни!    И что же ? — рядом с этим великолепным, угрюмым зданием, прямо противего дверей, кипит грязная толпа, блещут ряды лавок, кричат разносчики,суетятся булочники у пьедестала монумента, воздвигнутого Минину; гремятмодные кареты, лепечут модные барыни… все так шумно, живо, непокойно!..    Вправо от Василия Блаженного, под крутым скатом, течет мелкая, широкая,грязная Москва-река, изнемогая под множеством тяжких судов, нагруженныххлебом и дровами; их длинные мачты, увенчанные полосатыми флюгерями, встаютиз-за Москворецкого моста, их скрыпучие канаты, колеблемые ветром, какпаутина, едва чернеют на голубом небосклоне. На левом берегу реки, глядясь вее гладкие воды, белеет воспитательный дом, коего широкие голые стены,симметрически расположенные окна и трубы и вообще европейская осанка резкоотделяются от прочих соседних зданий, одетых восточной роскошью илиисполненных духом средних веков. Далее к востоку на трех холмах, между коихизвивается река, пестреют широкие массы домов всех возможных величин ицветов; утомленный взор с трудом может достигнуть дальнего горизонта, накотором рисуются группы нескольких монастырей, между коими Симоновпримечателен особенно своею, почти между небом и землей висящею платформой,откуда наши предки наблюдали за движениями приближающихся татар.    К югу, под горой, у самой подошвы стены кремлевской, против Тайницкихворот, протекает река, и за нею широкая долина, усыпанная домами и церквями,простирается до самой подошвы Поклонной горы, откуда Наполеон кинул первыйвзгляд на гибельный для него Кремль, откуда в первый раз он увидал его вещеепламя: этот грозный светоч, который озарил его торжество и его падение!    На западе, за длинной башней, где живут и могут жить одни ласточки (ибоона, будучи построена после французов, не имеет внутри ни потолков, нилестниц, и стены ее росперты крестообразно поставленными брусьями),возвышаются арки Каменного моста, который дугою перегибается с одного берегана другой; вода, удержанная небольшой запрудой, с шумом и пеною вырываетсяиз-под него, образуя между сводами небольшие водопады, которые часто,особливо весною, привлекают любопытство московских зевак, а иногда принимаютв свои недра тело бедного грешника. Далее моста, по правую сторону реки,отделяются на небосклоне зубчатые силуэты Алексеевокого монастыря; по левую,на равнине между кровлями купеческих домов, блещут верхи Донскогомонастыря… А там, за ним, одеты голубым туманом, восходящим от студеныхволн реки, начинаются Воробьевы горы, увенчанные густыми рощами, которые скрутых вершин глядятся в реку, извивающуюся у их подошвы подобно змее,покрытой серебристою чешуей. Когда склоняется день, когда розовая мглаодевает дальние части города и окрестные холмы, тогда только можно видетьнашу древнюю столицу во всем ее блеске, ибо, подобно красавице, показывающейтолько вечером свои лучшие уборы, она только в этот торжественный час можетпроизвести на душу сильное, неизгладимое впечатление.    Что сравнить с этим Кремлем, который, окружась зубчатыми стенами,красуясь золотыми главами соборов, возлежит на высокой горе, как державныйвенец на челе грозного владыки?..    Он алтарь России, на нем должны совершаться и уже совершались многиежертвы, достойные отечества… Давно ли, как баснословный феникс, онвозродился из пылающего своего праха?..    Что величественнее этих мрачных храмин, тесно составленных в одну кучу,этого таинственного дворца Годунова, коего холодные столбы и плиты стольколет уже не слышат звуков человеческого голоса, подобно могильному мавзолею,возвышающемуся среди пустыни в память царей великих?!    Нет, ни Кремля, ни его зубчатых стен, ни его темных переходов, нипышных дворцов его описать невозможно… Надо видеть, видеть… надочувствовать все, что они говорят сердцу и воображению!..{{right|Юнкер Л. Г. Гусарского Полка ''Лермантов''.<ref>Лерм'''а'''нтов (не ошибка) — [http://lib.ru/LITRA/LERMONTOW/s_moscow.txt источник]. Ср. также [[ЭСБЕ/Лермантовы]].</ref>}}
 
{{Конец скрытого блока}}
 
{{Конец скрытого блока}}
 
<br>
 
<br>

Версия 15:18, 15 октября 2014

МИХАИЛ ЮРЬЕВИЧ ЛЕРМОНТОВ (15.10.1814 — 27.08.1841)

« Его личность была поэтичней всех стихотворений.
Россия в нем лишилась великого поэта и величайшего полководца.
Н.Ф. Федоров
»

Lermontov avtoportret.jpg

М. Ю. Лермонтов. Автопортрет. Акварель. 1837—38.




* * *


Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.

В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом...
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? жалею ли о чем?

Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!

Но не тем холодным сном могилы...
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь;

Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
 Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Темный дуб склонялся и шумел.


М.Ю. Лермонтов, 1841


{{#widget:YouTube|id=cGhq3I-ASsc|width=440px|height=372px}}
И.Л. Андронников. О стихотворении «На смерть поэта»


О ЛЕРМОНТОВЕ
(Заметки)

Николай Федорович Федоров
Источник: Федоров Н. Ф. Сочинение сочинений: В 4-х тт. — М.: Традиция, 1997. —  Том III. — С. 528


Как возможно внутреннее счастие для кого-либо, когда несчастие кругом?

Человек, который так глубоко сознавал одиночество, не мог верить в еврейского одинокого Бога.

Он ищет не смысла жизни... он ждет вестника избавления, который от­ кроет жизни назначенье, цель упований и страстей.

Скучно (потому что дела нет) и грустно от одиночества, следовательно, нужно дело, но дело не одиночное, а совокупное.

Скука, грусть и тоска. Скука от бездействия, грусть от одиночества (от розни), тоска - чувство смертности.

Не найдя сочувствия у существ чувствующих, он обращается к бесчувст­венной природе и путем одушевления, мифологизации он обращает природу в храм (показывая тем всю глубину своей религиозности), в котором навер­ху на небе «торжественно и чудно»; там и «звезда с звездою говорит» и да­же «пустыня внемлет Богу», хотя он «от жизни не ждет ничего», но желает в этом храме сохранить дыхание жизни, желает вместо отпевания слышать песнь о любви*.

—————————————

Возьмем «сынов человеческих» и поставим их между умирающими от­цами и расцветающими «дщерями человеческими», а потом можно поста­вить «дщерей человеческих» также между умирающими отцами и расцвета­ющими сынами. Откуда берет начало идеализм: от увлечения ли расцвета­ющими и забвения умирающих или же от служения умирающим не увлека­ющихся минутным цветением, так как любить на время не стоит, хотя бы платонически. Что идеальнее: платоническая ли любовь или же любовь, ко­торая, несмотря на смрад гниения, несмотря на разрушение, по-видимому, полное, употребляет все силы на то, чтобы день, в который отцы перестали говорить «я», не был вечным? Служить ли отцам и brпотому оставаться братьями или же служить женам и забыть о братстве?
———————
*«Тощий плод, до времени созрелый» есть плод городской жизни, в которой любви нас не природа учит, а детские балы.