- Чё ж вам рассказать? Каку ж вам потеху рассказать? Я и не знаю, чего ж вам рассказать.

- А вас, вот вы говорили, четыре было сестры.
- Ну да.

- Да вот все вы были такие озорные да живые.
- Ну да.

- Ну небось ведь что-нибудь выделывали?
- А мы выделывали. Да то не выделывали? Всё было. Маленькие-то были, бранились и дражнились, и дралися, и всё делали. Тоды, бывало, вот на Святую яйца-то поделють...

- Ага.
- Ну, а у нас, бывало, мать... Вот мы вот: Анна Ивановна, я и ещё у нас брат был старше меня. Вот яйца поделють в субботу-то под Святую-то, она не заберёт наши паи, скажет: «Берите, тут уж день, - скаже, потрескаете их». Да. Ну мы час свои эти яйца собираем и прибираем. Были у нас кубышки, вот в эти в кубышки кладём. И это, в субботу, этот день, иде с ними не бываешь: и на потолок слазишь, и в подпол, и в кладовую сходишь, и в погреб слазишь. А у нас брат, вот приберёшь, а он придёт, скаже: «Я знаю, где вы яйца схоронили». Щас лезешь, оттэль доставаешь и несешь их, несешь, времи нет. Тольки перехоронила, он приде, скаже: «Я видал, куды ты хоронила». Опять лезешь за ними. Да вот Анна Ивановна-то, она бесилась, бесилась, ну она, на потолок-то влезли, она, кубышка-то, уронися, одна кубышка-то раскололась, и ейцы (яйца) все поколола. Мать-то вышла, взяла хворостину да нас хворостиной, хворостиной: «Не беситеся, никто у вас их не возьметь». И вот так-то. Вот в субботу это всё, ну, ей опять дали пай иной. Ну она: «Отнесите, постановите и не трогайте». Ну и мы это постановили всё и он вот, брат, в погреб отнёс, и мы постановили. Во. В воскресенье пообедали, вышли в яиц играть. Ну вот и катаем. Вот покотишь, если даже докатилось до моего яйцо, твоя стукнула, берешь ты ее. Брат нас обыграл.

- И все и все яйца (забрал)?
- Все яйца за... Ну тут какие вот при нас-то были, он забрал. «Я пойду и еньти ещё у вас возьму». Да в погреб мы влезли, да разодрались тама, в погребе-то. Мать-то вышла да взяла хворостину, подошла к этим к створилам: «Вылазьте». А мы голов покажем, да оттэль, да опять туды. Она стоит с хворостиной-то нас. Ну и мы все повыскочили. Брат-то, она как-то у нас больше его жалела: он у нас один был, а нас-то много. Ну он вылез, она его не вдарила, и Анна Ивановна-то вылезла. А я только покажусь, она на мене хворостиной. Я зашумела: «Караул». Влезла в погреб и давай мене там: «Это тоби вот караул, это тобе за караул». Вот чё мы творили. А то, говорит, там тоды... Было дело, да уж я и забыла всё. Никаких чудь... чудесов не было.

- Бабушка, а на Рождество вы выделывали какие-нибудь номера?
- На Рождество мы никакие, ничего под Рождество. А вот был Новый год, ходили овсень играли под окна: «Овсенька-реза, дай краюшку пирога. А не дашь пирога, мы корову за рога, а лошадь за гриву, уведём в могилу. Кишочки ведь в печи стоять, на нас глядять. А не дашь, говорит, кишок - давай денег мешок». Вот чего. Вот под окно подойдешь: «Тётка, сыграть овсень?» Она скажа... Иная скаже: «Сыграй». Сыграешь. А иная скаже: Я те вот возьму сла... шилыжину». От окна-то пойдешь дальше. Вот чё мы ходили [нрзбр.] А на Рожество ничего под Рожество.

- А на масленицу?
- А на маслену, бывало катались.

- А на чем катались?
- А на лошадях. Вот нас если... семь подруг. Вот ныне на моей, а завтра на твоей. Запрягут там в сани, насажаемся и платочками едем, махаем и играем. И вот он нас и везеть, и везеть там кучер. Всю село он нас обвезеть и домой привезеть: «Слазьте».