К ПАСХЕ КАК ПРАЗДНИКУ И КАК ДЕЛУ ¹⁷³

Кремль стал крепостью по нужде, храмом по воскресении по охоте, по нравственной необходимости

Пасха всечестная! Пасха, и неверующих привлекающая,
Пасха весь Кремль в храм воскресения и в алтарь
Воскрешения превращающая!

Кремль не имел особого соборного храма Воскресения, потому что сам Кремль был этим храмом*. Воскресение Христа, неразрывно соединенное с всеобщим воскресением, не могло ограничиваться пределами храмов, наполненных гробами и мощами, представляющих могильные пещеры¹⁷⁵, а всеобщее воскрешение есть не внутреннее лишь дело, духовное восстановление. Воскресная служба начинается не внутри храмов, т.е. первая весть о воскресении слышится не под сводами храмов, а под открытым небом. Это значит, что весь Кремль делается храмом, алтарем воскресения, воскресной жертвы, а народ, сошедшийся в него со всех концев Русской земли**, объединяясь в общем порыве радости, христосованием, которое также не ограничивается только храмом, становится в этот момент Церковью. И так как двери храмов, как могильных пещер, открывшись при вести о воскресении, остаются отверсты все дни пасхальной Седмицы, как и Царские двери внутри храмов, то и Кремль остается храмом во всю светлую неделю.

Если Воскресение есть попрание смерти, следовательно, всеобщее воскресение, а кремлевские храмы, наполненные гробами и мощами, суть могильные пещеры, то только сам Кремль и может быть храмом поражения и попрания смерти и востания умерших.

Кремль и не может быть другим храмом, кроме воскресения, ибо хранилищем, защитою праха отцов остается он только по причине неродственности сынов, когда же неродственность прекращается, Кремли-акрополисы, [1 слово неразб.] разоружаются, то и дело братства сынов не ограничивается хранением, а становится воскрешением*. Сторожевая башня Кремля, которую секуляризация низвела до бельведера, становится божественною сторожею. Эта башня, которая видела, как «восстает вражда, поднимается раздор», видела мир, погруженный в неродственность, осуждавший его [(Кремль)] на защиту, на хранение лишь праха отцов, видела народ жестокий, необузданный, которого кони быстрее барсов, прытче ночных волков. Чувствовала и в себе, что «горе строящему город на крови и созидающему крепости неправдою», что «трудимся для огня», видит еще запустение свое...¹⁷⁶ Только в пасхальный момент [Кремль] предчувствует, как величие Триединого покроет небеса, а слава Его, отражение Триединства в нашем многоединстве, наполнит землю. Очевидно, что в эту полночь Кремль сознавал себя не тем, что он есть, а тем, чем он должен быть, т.е. проектом, а не действительностью. Небо преклоняется к земле, земля делается небом. Кремль секуляризируется, а Знание и Искусство, т.е. Музей, религионизируются. Небо делается землею, потому что сама земля делается небом; священный Кремль секуляризируется, превращается в Музей, потому что Музей религионизируется. Наука и искусство становятся священным делом воскрешения. Все вопросы, которые предстоит еще решить, в торжестве Пасхальной утрени в Кремле представляются решенными. Но чтобы вопросы были решены, [важно] не то только, чем бывает Кремль в торжественную минуту Пасхи, а и то, чем должен быть Кремль в будни, в чем состоит его трудная работа.

В действительности [же] Кремль был крепостью, готовою к обороне, с воротами на запоре, сo стражами, бодрствующими на башнях, готовыми подать сигнал к сбору под знамя Архангела крепких защитников, а под кров храма Богоматери (Kоторой сердце оружие прошло) матерей этих защитников. Таким Кремль и должен быть представлен, таким он и может еще быть, пока вражда не кончена. И только в Кремле и в бывших острожках сторожевой линии может быть понята Пасхальная утреня, когда вражда кончена, ворота отверсты и сторожея готова возвестить не начало боя, убийства, а начало востания.

Пасха в Кремле с особенною силою указывает на неразрывное соединение Воскресения Христа с Общим воскрешением. Представляя весь Кремль храмом Воскрешения, а [находящиеся в нем] храмы могильными пещерами, наполненными гробами и мощами, мы будем иметь в нем изображение внехрамовой Пасхи воскрешения. Внехрамовая пасха и есть пасха новая, не разоружающая только Кремль, но и смертоносные орудия живоносными заменяющая.

Значение военного знамени, стяга заключается в том, что он заменяет для народа или для войска, находящегося в походе, т.е. вне Кремля (особенно в походе вне отечества, или вне военного стана, в котором Кремль занимает место главной квартиры), самый Кремль, иначе сказать, знамя есть изображение Кремля, выражение его значения. Когда главным храмом Кремля был Спас на бору¹⁷⁷, тогда и на стяге изображался образ нерукотворен<ного> Спаса, а также крест или даже [1 слово неразб.] Константина, как наследие или благословение Константинополя, а позднее все святые, покровители Кремля; изображали на знамени иногда даже самый вид Кремля. Создавая знамя, Кремль приходил к сознанию своего значения*. Дошел ли он до сознания это еще вопрос. Создав Оружейную палату, обратив Царь-пушку в памятник минувших опасностей, Кремль, по-видимому, разоружился, сдал в архив свое вооружение, но взамен этих орудий враждебных отношений международных он не создал орудия против неродственности природы и не мог создать, ибо не усвоил себе науки, оставил Университет вне своих стен, где он, университет, сделался орудием профанации, кощунства.

Кремль, превращаясь в храм воскресения, в нашем чувстве и представлении перестает уже быть крепостью, крепостью не только военною, но юридическою, ибо уничтожается самая необходимость прикреплений, оков, купчих и всяких других крепостей. Самый язык наш, согласно воззрению народа, не отделяет военных от юридических и экономических крепостей. Но не только мысль, но и слово нуждается в изображении, чтобы яснее, нагляднее представить то, к чему должны мы стремиться, что должны делать в совокупности. Прежде действительного разоружения и чтобы достигнуть его, чтобы с устранением небратства не ограничивать своего родства братством, а дело не ограничивать суетным хранением, нужно, чтобы Кремль не в представлении лишь, а и в художественном изображении стал храмом воскрешения. Кремль будет Музеем, когда стены его будут живописною летописью всех битв и осад, выдержанных им. Но музей этот будет священным, когда эта картина будет изображением востания падших при обороне и нападении, своих и не своих, и такие изображения для Кремля как воспитательного учреждения, как всенародного собора всех отраслей знания, необходимое условие для примирения, разоружения.

____________________

   * Те храмы, которые называются воскресениями, надо полагать, были так называемыми словущими воскресениями¹⁷⁴. Кремль же был храмом не словущего [воскресения], а даже более чем пресловущего.

  ** когда же Москва мечтала быть 3-м Римом, то, конечно, она думала видеть на стенах Кремля пришедших к себе не от Севера только, но и от моря и всего дальнего Востока и Запада возлюбленных чад своих.

 *** Если бы Кремль не был храмом по воскрешении, то, услышав весть о разоружении, он стал бы алтарем воскрешения. Храм может быть воскресением, а алтарь воскрешением, в коем совершается таинство пресуществления плоти и крови.

**** Чем должно быть местное знамя? Всякий местный Кремль или острожек, составляя лишь передовое (и [1 слово неразб.]) укрепление центрального Кремля, должен, конечно, и на знамени своем выразить это отношение к центру и всему целому отечеству.

С. 81 - 83

КОММЕНТАРИИ

¹⁷³ Печатается по: ОР РГБ, ф. 657, к. 7, ед. хр. 151. Ранее опубликовано: «Философия бессмертия и воскрешения». Вып. 2, с. 198–200. – 81.

¹⁷⁴ Словущее Воскресение – день обновления храма Воскресения Христова в Иерусалиме, празднуется 13 (26) сентября. Название этого дня «Воскресением Словущим» означает, что он словет, или слывет, Воскресением в отличие от праздника Светлого Христова Воскресения, Пасхи. – 81.

¹⁷⁵ Метафора «храмы, наполненные гробами и мощами» – «могильные пещеры» восходит к установлениям первых веков христианства, когда таинства совершались не только в домах христиан или церквах, но и – особенно в периоды гонений – в катакомбах, христианских подземных кладбищах, причем своего рода алтарем для их совершения служили гробницы мучеников. Этот обычай дал начало престолу в христианских храмах, непременной принадлежностью которого является антиминс со вшитыми в него частицами мощей (см. примеч. 7 ко II части «Записки» – Т. I наст. изд., с. 472). Отсюда пошла и традиция погребать внутри храмов священнослужителей, а также мирян, по их духовному завещанию или по заслугам перед церковью. Главные соборы Московского Кремля – Успенский и Архангельский, а также кремлевские монастыри – Чудов, Вознесенский, Спасский на Бору – с их церквами стали усыпальницами великих князей и княгинь, царей и цариц, митрополитов и патриархов Всея Руси («духовных и светских собирателей Русской земли»). В них же почивали мощи российских святых, а в Успенском соборе в золотых и серебряных ковчегах хранились частицы мощей: Иоанна Предтечи, св. апостола Андрея Первозванного, Григория Богослова, Иоанна Златоустого, Василия Великого, великомуч. Георгия и др. – 81.

¹⁷⁶ Федоров говорит о Кремле, отражавшем нашествия иноплеменных народов, используя образы книги пророка Аввакума (Авв 1:3, 6, 8; 2:12, 13). – 82.

¹⁷⁷ См. примеч. 41. – 83.