ПАСХА В КРЕМЛЕ ДЛЯ ИНОСТРАНЦЕВ.
МНЕНИЕ ИНОСТРАНЦЕВ О ПАСХЕ ¹⁷⁸

Для иностранца, желающего видеть Россию, такое установилось уже почему-то мнение нужно смотреть Москву, а в Москве Кремль, в Кремле же нужно побывать в Пасхальную ночь. По этому взгляду предполагается, что Россия в этом только месте и в этот лишь момент проявляет что-то такое, чего нет в других местах (у иностранцев, сказали бы мы, если бы этот момент не был прежде всего именно отрицанием всякого иностранства, чуждости) и что они, во всем нас превосходящие, желали бы даже, может быть, иметь. Но если существует такое мнение, то какого рода людям принадлежит оно, не тем ли, которые лишены критической способности? Для желающих изучать, а не видеть только русский народ, Россию, конечно, недостаточно наблюдать ее в праздничной обстановке и в том месте, где эта обстановка доведена до наибольшей торжественности, однако и изучающим, которые желают составить полное понятие о предмете, можно ли оставить и эту сторону жизни, не дать ей надлежащей оценки? Мак. Уэллес, изучавший Россию со всех сто[рон, был в Кремле в Пасхальную ночь], пред утреней. Он [увидел там] толпу, не[смотря] на ненастную погоду, заметил тишину, водворившуюся при приближении полуночи, несмотря на громадное стечение народа; видел превращение, которое произошло с его приятелем, поклонником запада и дарвинистом. Впечатление, произведенное на него этим торжественным моментом, было, однако, совсем иное, чем в его приятеле. Этот взрыв звука и света, по его [далее лист оборван.] Христосование же на него не произвело никакого, по-видимому, впечатления¹⁷⁹. А между тем христосование е[сть вы]ражение осуществле[ния чаемого (далее лист оборван).]

Нет надобности скрывать от себя, что Кремлю предстоит новая борьба, борьба не с [обрыв листа], [но и против] ее восточного союзника, буддийского нигилизма. Если Пасхальная Утреня создана для Кремля, а Кремль создан для Пасхальной Утрени¹⁸⁰, т.е. если он в Воскресении Христа празднует смерти умерщвление и жития нового вечного начало¹⁸¹, то критика и направляла все свои удары именно на воскресение Христа, а буддизм есть отрицание этого учения.

Хотя Кремль не имеет особого храма Воскресения*, и, будучи крепостью, он создал для своих сынов-защитников храм вождя небесных сил, Архангела, а для матерей и жен, у которых война отнимала сынов и мужей, воздвиг храм Скорбящей Матери, почитая Eе, как и вообще всех святых, в день Eе успения, тем не менее главным праздником считал Воскресение, показывая тем, что не война была его целью, а возвращение жизни убитым (этим и отличается Московский Кремль от Капитолия 1-го Рима). Потому он и не имел особого храма Воскресения, что весь Кремль был этим храмом, ибо существенная часть утрени первого дня Пасхи, которою она отличается от утренней службы других дней Пасхальной седмицы, совершается вне храмов: первая весть о воскресении слышится не под сводами храмов, а под открытым небом. Но почему эта служба, служба всекремлевская, вопреки всем заповедям жизни, не отразилась ничем ни на башнях, ни на стенах, окружавших Кремль как храм Воскресения, [почему ни на стенах,] ни на башнях мы не видим архангелов, [вызыва]ющих [из гроба] тех, которые погибли? [обрыв листа]

____________________

* Так же как и храма, посвященного Троице Eдиносущной и Hераздельной, хотя существеннейшею задачею его было собирание.

С. 83 - 84

КОММЕНТАРИИ

¹⁷⁸ Печатается по: ОР РГБ, ф. 657, к. 7, ед. хр. 139. Текст сохранился не полностью: лист автографа частично оборван. Поводом к заметке послужил эпизод, приведенный в книге английского писателя Дональда Мэкензи Уоллеса «Russia» (в 2-х тт. London, 1877; рус. пер.: Мэкензи Уоллэс. Россия. Т. 1–2, СПб., 1880–1881). С 1870 г. Уоллес жил в России, наблюдал за политической, общественной и культурной жизнью страны, изучал ее язык, историю, литературу, много путешествовал – результатом шестилетних занятий и наблюдений и стала созданная им книга. В главе двадцать шестой «Москва и славянофилы» Уоллес описывал пасхальную ночь в Кремле. – 83.

¹⁷⁹ По словам Уоллеса, вид огромной толпы народа с горящими свечами, колокольный благовест, сопровождавшийся пушечными выстрелами, «произвели удивительное влияние» на его «русского приятеля», бывшего в Кремле вместе с ним. «В его нормальном состоянии это был человек спокойный, преданный науке, сторонник западной цивилизации вообще и дарвиновской теории в частности, и совершенный скептик в деле религии; но влияние всего нас окружавшего, особенно же пушек, вывело его из философского спокойствия. На минуту его православная московская душа пробудилась от своей обычной скептической и космополитической летаргии; перекрестившись несколько раз, чего я прежде за ним никогда не замечал, – он схватил меня за руку и, указывая на толпу, сказал мне торжественным тоном: "посмотрите! вот зрелище, которого вы не увидите нигде, кроме Белокаменной. Не правда ли русский народ набожен?"» «Но я должен сознаться, – продолжал Уоллес, – что в моем еретическом мозгу этот внезапный взрыв оглушающего шума и ослепляющего света возбудил скорее воинственные, чем религиозные чувства. Я мог на минуту перенестись в старинную Москву и вообразить себе, что народ призывался ограждать татарскую орду, уже подступавшую к воротам города». Уоллес сообщал далее, что не остался до конца службы, а «если бы остался, то увидел бы еще другой оригинальный обычай, состоящий в том, что все раздают и принимают братские поцелуи [...] Обычай христосованья более или менее соблюдается всеми классами общества, и его исполняет даже сам император» (М. Уоллэс. Россия. Т. 2, с. 161–162). – 84.

¹⁸⁰ Данное выражение принадлежит А.Н. Муравьеву, автору знаменитого «Путешествия по святым местам русским» (ч. 1, СПб., 1888, глава «Пасха в Кремле», с. 283): «Кто не видал Пасхальной утрени в Кремлевском соборе, не может представить себе всего величия сей церковной службы, сколь ни возвышенна она сама по себе и при малейшем благолепии; Кремль для нее создан, и она для Кремля, ибо здесь благоприятствует и местность, и святыня, и самый глас Ивана Великого, звучащий неземным». Образ Пасхи в Кремле, рисуемый Муравьевым, был близок Федорову и явно противопоставлялся им описанию М. Уоллеса – внешнему, достаточно поверхностному, оставляющему за скобками смысл совершающегося («церемониал русской церкви всегда казался мне очень сложным» (М. Уоллэс. Россия. Т. 2, с. 160)). Уоллес писал об «оглушающем шуме» колоколов, каждый из которых «казалось бешено желал заглушить звук своего соседа», о «тысячах маленьких огней» (пасхальные свечи), которые «производили оригинальное освещение, сообщавшее соседним зданиям живописный вид» (там же, с. 160–161). Муравьев – о торжественном благовесте, возвещающем радость восстания из мертвых, о «священных огнях», подобных звездам и словно спускающих небо на землю. Уоллес ничего не говорил о начале Пасхальной утрени – Муравьев поставлял описание «первой вести о воскресении» в центр своего рассказа: «При гласе всех колоколов Кремля, со всею заветною святынею собора и с животворящим крестом в руке митрополит обошел соборный храм, и вся площадь кругом его, исполненная народом, обратилась в один храм: как будто расступились вековые стены всех смежных соборов и они соединились в одно святилище, осененное вместо купола звездным небом. В ту же минуту совершалось шествие вокруг Архангельского и Благовещенского соборов на той же площади, горевшей бесчисленными огнями, и не погасла ни одна свеча в руках народа: такая тишина царствовала в воздухе. Нет слов на языке человеческом, чтобы выразить сие таинственное безмолвие, исполненное чаянием оживающей земли. Когда же в знамение светлого Воскресения Владыка роздал свечи своим сослужителям у западных врат и, осенив врата знамением креста, впервые возгласил: "Христос воскресе!" и при громком пении сего торжественного гимна отверзлись заключенные врата – казалось, Восток свыше осиял всех изнутри ярко освещенного храма; все устремились во внутрь его, как бы в тесные врата небесного царства, уже отверстого для нас на земле; немой восторг проговорил слезами, и два только божественных слова: "Христос воскресе!" могли выразить тайну неба и земли» (А. Муравьев. Путешествие по святым местам русским. Ч. 1, с. 282–283). Уоллес не остался ни на всю утреню, ни на литургию, хотя и собирался посмотреть после конца службы «церемонию благословения пасхальных пирогов»: «дождь охладил его любопытство» (М. Уоллэс. Россия. Т. 2, с. 162). Муравьев описал и «Пасхальный канон», и «слово Златоуста, приглашавшего к общей радости», и чтение Евангелия за литургией по всем четырем сторонам света, «как бы во услышание всея Руси из ее первопрестольного собора», и христосование священнослужителей «с властями и народом», а затем – уже за вечерней – чтение митрополитом «Евангелия от Иоанна о явлении воскресшего Господа ученикам своим» и «всенародное его христосование со всею паствою», когда он «никого не лишил целования, несмотря на утомление», со всеми соединился в чувстве братской, «благоговейной любви» (А. Муравьев. Путешествие по святым местам русским. Ч. 1, с. 283–285). – 84.

¹⁸¹ «Смерти празднуем умерщвление, адово разрушение, иного жития вечного начало» – слова из 7 песни «Пасхального канона». – 84.