ПРЕДКРЕМЛЕВСКИЙ МОСКОВСКИЙ РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ И
ПАМЯТНИК ОСНОВАТЕЛЮ ЭТОГО МУЗЕЯ В САМОМ КРЕМЛЕ²⁶⁰

Царь, которому открывается памятник в Кремле, сам поставил пред Кремлем, в родной ему Москве, Музей, или вернее сказать памятник матери своей, ибо в основу Музея была положена дорогая для него, как <для> сына, и драгоценная сама по себе библиотека его родной матери. К библиотеке его матери были присоединены библиотеки близких к его отцу людей (Норова и Виельгорского²⁶¹)... Такой Музей для самого основателя и всего царского дома не мог быть официальным лишь учреждением, это был для них как бы храм ближайших предков. Николай и Михаил Николаевичи, как говорят, особенно умилялись, вступая в залы, занятые библиотекою их матери. Сын, можно сказать, положил лишь тело своей матери в новой столице, душу же Царицы, сроднившейся с русскою землею, перенес вместе с своими братьями, которым библиотека принадлежала по завещанию, в старую столицу. В библиотеке Императрицы еще хранятся, конечно, те книги, чтение которых, как известно, доставляло душевную отраду ей до самых последних часов жизни. «Во все время смертельной болезни, как и всегда, Ее Величеству читали, а она слушая работала», говорит так много любившая Императрицу и так много любимая ею М.П. Фредерикс в своих задушевных записках²⁶². Как жаль, что в воспоминаниях баронессы Фредерикс не указаны те книги, которые были читаны Императрице, особенно в ее последние дни... Перенесение Музея в Москву и присоединение, по воле Императора, к Московскому Румянцевского Музея имело глубокий исторический смысл. Перенесение в Москву, оплакивающую падение 2-го Рима* и принявшую на себя наименование 3-го Рима, водворение в Москве Музея Канцлера Румянцева, задушевною мыслью которого, как и его отца и деда, было освобождение Царьграда, едва не осуществленное основателем Музея в 1878 году, напоминало забытое наименование <(3-м Римом)>, указывающее на мировое значение Москвы, воскрешало забытые чувства...

Название Музея Предкремлевским имеет не топографическое лишь значение. Если, по слову сына основателя Музея, Кремль есть алтарь, а Москва храм России, то памятник его отцу будет в алтаре всероссийского храма, а Музей, отцом основанный, пред алтарем, на второй Поклонной горе, как это говорилось в «Русском Слове», в «Русском Архиве», в статье «Международная благодарность»... Нужно вспомнить, что библиотека матери основателя Музея помещается как раз в центре здания, под тем местом, откуда отец составительницы библиотеки с ее братьями будущим королем <Пруссии> и будущим первым императором германским, преклонив колена, приветствовали Москву как спасительницу Германии и всей Западной Европы. Событие это, воспроизведенное в картине Матвеева, приобретенной Государем Императором²⁶³, предлагали увековечить или скульптурно, или рельефно, на вышке Музея, где событие имело место, или же в самом Музее, но предложение это не обратило на себя внимания... В статье «Международная благодарность» говорится, что скульптурное воспроизведение этого события, «помещенное на вышке Музея, на месте самого события, лицом к Кремлю, было бы доступно взорам всех и каждого, поучало бы... непрерывно, напоминая и русским, не помнящим значения Кремля, и чужеземцам, не сознающим вины перед ним, что такое Кремль и к какому великому делу он всех призывает», напоминало бы и о значении Москвы «как собирательницы и спасительницы Запада и Востока друг от друга и от самих себя», как это прибавлено в статье «Еще о Румянцевском Музее как памятнике 1812 года».

Несмотря на такое значение Музея, на Кремлевском памятнике основателю Музея, на котором изображены, конечно, его дела и учреждения, им основанные, едва ли будет даже упомянуто (желательно было бы, конечно, ошибиться в этом) об основании в Москве Музея²⁶⁴, так это кажется ничтожным для маловдумчивых любителей просвещения. Не позорно ли было, однако, для такого древнего и большого города, как Москва, не иметь не только Музея (кроме самородных, каковы Оружейная Палата, Синодальная ризница, эти произведения старой Москвы), но даже и библиотеки?! Александр II-й снял с Москвы этот позор, что и составляет его славу²⁶⁵. Он хотел уравнять в этом отношении Москву с С.-Петербургом, и, конечно, чтителям памяти Императора, основателя Музея, нужно было бы содействовать осуществлению этой его мысли; но такого содействия не видно, потому-то и рост Музея и библиотеки далеко не соответствовал потребностям центрального города России. Если бы все требования на книги, заявленные в течение существования Музея, не очень продолжительного, были удовлетворены, т.е. если бы были приобретены для Музея все книги, которые требовались, то было бы надо расширить библиотеку на весь Ваганьковский квартал до Архива Министерства Иностранных Дел. А между тем не удалось приобрести и одного соседнего дома, несмотря на настоящую нужду, и два учреждения, так много обязанные Александру II-му и Канцлеру Румянцеву, остаются и до сих пор отделенными одно от другого²⁶⁶. Необходимо заметить, что требования на книги шли большею частию от университета и других высших учебных заведений, и отказы на эти требования тем прискорбнее, что они давали как бы оправдание учащимся за их занятия тем, что ничего общего с учением, или благим просвещением, не имеет.

Было бы большою неблагодарностью со стороны и Музея, и Москвы считать Александра II-го только обыкновенным основателем Музея: Александр II-й при самом открытии Музея, в который входит библиотека его матери, и так много напоминающего об его отце, благословил Музей, как крестный его отец, иконою-картиною «Явление Христа народу», этим лучшим произведением русской живописи. Для Музея как собрания останков живших, созидаемого сынами умершим матерям и отцам, приближение агнца, вземлящего грех мира как причину смерти, т.е. приближение воскресителя, есть исполнение самого глубокого, самого задушевного чаяния приближение воскресителя означает наступление дня, от века желанного. Как хранитель останков живших, Музей должен внушать чувства любви и к священным стенам святого Кремля, которые были «живою оградою святынь, алтарей, священного праха почивших отцов»...

Небольшая заметка «о предкремлевском Музее и о памятнике его основателю» больше и больше разрастается. Прибавляя к этому заглавию: «Превосходство Музея, как памятника, пред отдельными скульптурными изображениями», составляющими лишь часть Музея, воздвигаемого сынами отцам, оказалось нужным еще присоединить или заменить предыдущую прибавку такими словами: «Превосходство нравственное мирного учреждения, т.е. Музея, пред теми, за которые прославляют основателя Музея, называя его «человечнейшим», достигшим «высшего звания человек», этими истасканными выражениями, забывая, что поставление «в отца место» давало ему сан «старшего сына человеческого» вместо неопределенного «человек». Художники а в создании этого памятника соединились архитектура и скульптура, сами того, конечно, не сознавая, вопреки всех криков, что сан «человека» выше сана Императора, изобразили его (или, вернее сказать, вынуждены были изобразить, чтобы отличить от простого генерала) в порфире²⁶⁸, хотя и не в короне, а лишь с короною (вероятно, по причинам лишь эстетическим, т.е. бессмысленным (правящим без понятия по Канту), следовательно, все-таки венчанным на Царство, как этого требовало и самое место памятника Кремль, <как это следовало и> по смыслу сана <старшего сына>, поставленного в отцов место. Для старшего же сына освобождение крестьян имело лишь отрицательное значение и притом не было мирным, ибо вызвало восстание в Западной части Империи²⁶⁹, не было и улучшением быта и вопреки, конечно, желанию освободителя привело к ухудшению быта и крестьянина, и барина. Точно так же <и> суд не есть родственное или мирное <учреждение>, ибо <суд, каким> бы <правым он> ни был, заключает в себе два зла преступление и наказание, и уменьшение наказания усиливает, увеличивает преступление, т.е. уменьшение одного зла, наказания, увеличивает другое. Музей же, если смотреть на него как на то, чем он должен быть, есть уже начало полного выражения дела в отца место стоящего. Музей есть безусловно мирное объединяющее учреждение, не карающее, не разрушающее, а восстановляющее.

Пред Кремлем поставил Он уроженец Кремля Музей для изучения своей колыбели < Кремля,> в Памира или Эдема место стоящего, поместил его в здании, построенном также уроженцем Кремля, поставил при храме, <посвященном Святому (Николаю чудотворцу),> тезоименитому его отцу, <и> в основу <Музея> положил библиотеку матери как лучший ей памятник. Император-сын поместил Музей, или памятник Матери, при храме <Святого>, тезоименитого его Отцу: намеренно или не намеренно <это> со стороны <создателя Музея>, но не без воли Божией состоялось такое помещение.

Дополнение 2

Заметка «Предкремлевский Московский Музей и памятник его основателю» замечательна тем особенно, о чем она умалчивает, а она опускает такие истасканные слова, как «человечнейший», «святейшее из званий человек», «гуманнейший» и т.п., <и> не говорит о той цепи, которая одним концом ударила по барину, а другим по крестьянину, не говорит о суде, который напоминает о преступлении и наказании, о земстве и вечных пререканиях его с администрациею, а говорит о самом мирном из мирных учреждений, не карающем, а восстановляющем, о многознаменательном благословении его иконою картиною <(«Явление Христа Народу» Иванова).> Вообще можно сказать, что ничтожная заметка о Музее Предкремлевском опускает истасканные слова и ничего не говорит о немирных положениях и учреждениях. К заглавию «О <Предкремлевском> Музее и о памятнике его основателю» можно прибавить не только «или о превосходстве Музея над скульптурными памятниками», но и «о нравственном превосходстве Музея над всеми немирными учреждениями, к каковым принадлежат все <учреждения> юридические и экономические».

Опуская изъезженное «человек», заметка напоминает о сынах, отцах <и> матерях.

Замена «человек» «сыном человеческим» есть самая великая Реформа.

* * *

Если будет признано превосходство Музеев, как памятников, пред статуями не у нас только, где эти статуи зовутся истуканами, болванами, а всюду, где привыкли к скульптурным изображениям, тогда память то, что теперь называют мыслию человеческою будет не такой поверхностною, станет глубже, начнется переход ее от языческой к христианской. Статуя представляет что-то законченное, одинокое (это-то одиночество, выделение представляет что-то совершенно несогласное с обычаями, привычками русского народа), тогда как Музей, имея множество предметов, относящихся к жизни одного лица, требует от человека самодеятельности, соединения в одно целое, требует завершения. Музей есть истинный христианский памятник, особенно если он соединен с другим, <(т.е. с храмом).>

____________________

* «Нечувственное камение и самые стихии творит плакати», говорится в повести о падении Царьграда.

С. 111 - 115

КОММЕНТАРИИ

²⁶⁰ Печатается по: ОР РГБ, ф. 657, к. 7, ед. хр. 143 (текст – рукой Н.П. Петерсона с пометами и поправками Н.Ф. Федорова; копия рукой Н.П. Петерсона – к. 3, ед. хр. 4, лл. 385–389). Черновик статьи, написанной Федоровым в Воронеже между концом августа – серединой сентября 1898 г. и посланной в редакцию «Московских ведомостей». Статья не была напечатана, и сам текст ее затерялся в редакции (вплоть до конца декабря 1898 г. Федоров через В.А. Кожевникова и Ю.П. Бартенева предпринимал попытки вернуть статью, однако они остались безрезультатными). Поводом к статье стало открытие памятника Александру II в Московском Кремле (см. примеч. 195). Федоров называет Александра II «основателем Музея», поскольку перевод в 1861 г. Румянцевского музея из Санкт-Петербурга в Москву и образование в 1862 г. Московского Публичного музеума и Румянцевского музеума состоялись по «высочайшему утверждению» императора. Александр II заботился и о пополнении коллекции и библиотеки Музеев: в 1861 г. им была приобретена и передана в дар Музеям картина А.А. Иванова «Явление Христа народу», положившая начало музейной картинной галерее; в 1862 – пожертвовано 200 картин из собрания Императорского Эрмитажа, а также ряд других экспонатов, дано соизволение на передачу библиотеки императрицы Александры Федоровны (см. примеч. 255) и т.д. – 111.

²⁶¹ Библиотека, принадлежавшая государственному деятелю, министру народного просвещения и ученому-востоковеду Аврааму Сергеевичу Норову (1795–1869), была приобретена для Московского Публичного и Румянцевского музеев на средства Государственного казначейства в 1864 году. Она насчитывала 14 000 томов, была особенно богата отделами церковно-историческим, древне-классическим и философским и считалась «одним из самых капитальных приобретений Московского Музея» («Путеводитель по библиотеке Московского Публичного и Румянцевского музеев», с. 7). Собрание графа Михаила Юрьевича Виельгорского (1788–1856) – более 8600 книг и брошюр по различным отраслям знания – поступило в библиотеку Музеев от его дочери А.М. Веневитиновой в 1866 г. – 111.

²⁶² Фредерикс Мария Павловна (1832 – после 1897) – фрейлина императрицы Александры Федоровны. Приведенную Федоровым цитату см.: «Из воспоминаний баронессы М.П. Фредерикс» // Исторический вестник, 1898, № 5, с. 408. – 112.

²⁶³ Картина «Король Прусский Фридрих Вильгельм III с сыновьями благодарит Москву за спасение его государства» была приобретена Николаем II в 1896 г. и до 1931 г. находилась в Александровском дворце в Детском Селе (ныне г. Пушкин), откуда поступила в собрание Государственной Третьяковской галереи (см.: «Государственная Третьяковская галерея. Каталог живописи XVIII – начала XX века (до 1917 года)». М., 1984, с. 292). – 112.

²⁶⁴ В момент написания черновика статьи у Федорова еще не было в руках изображения памятника Александру II. Описание памятника см.: Н. Султанов. Памятник императору Александру II в Кремле Московском. СПб., 1898. – 112.

²⁶⁵ Московский Публичный и Румянцевский музеи были первыми публичными просветительными учреждениями Москвы. Если в Санкт-Петербурге к середине XIX в. существовали Императорская Публичная библиотека, Эрмитаж, Музей Академии наук, Картинные галереи Академии художеств, то в Москве для общественного пользования были доступны лишь библиотека Московского университета и находящиеся в нем Зоологический музей, нумизматический и др. кабинеты, собрания которых были подчинены прежде всего научным целям, а помещения не могли вместить всех желающих. В 1857 г. возникла идея перевести университетскую библиотеку и коллекции в здание дома Пашкова, однако она не была реализована (см. Е. Варб (Я.Ф. Браве). Одно из наших центральных просветительных учреждений (Очерки Румянцевского Музея), с. 24–28; «Пятидесятилетие Румянцевского Музея в Москве. 1862–1912. Исторический очерк». М., 1913). – 113.

²⁶⁶ Жалобы на тесноту помещений Московского Публичного и Румянцевского музеев были высказаны еще в их «Отчете» за 1879–1882 гг. С начала же 1890-х годов вопрос о нехватке помещений стоял особенно остро. Его неоднократно поднимала и администрация Музеев в лице В.А. Дашкова и М.В. Веневитинова, и сотрудники, и многолетние читатели библиотеки, предпринимались официальные ходатайства, появлялись статьи в «Московских ведомостях», «Русских ведомостях» и т.д. «Надо заметить, – писал Я.Ф. Браве, – что вообще теснота и неудобство помещения сильно задерживают успехи и развитие Музея. Дом Пашкова с каждым годом все с большим трудом вмещает разрастающиеся коллекции. Но теснота всего более дает себя чувствовать в библиотеке. Давно уже все стены использованы, давно уже книжные полки тянутся в несколько рядов поперек зал; давно уже площадки, коридоры и лестницы заняты шкафами. Вообще, с угрожающей быстротой подступает тот трагический момент, когда некуда будет деваться со стекающимися со всей России изданиями» (Е. Варб (Я.Ф. Браве). Одно из наших центральных просветительных учреждений, с. 79). О Московском главном архиве Министерства иностранных дел см. примеч. 285. – 113.

²⁶⁷ «Дополнение 1», «Дополнение 2» и заметка «Если будет признано превосходство музеев...» печатаются по: ОР РГБ, ф. 657, к. 7, ед. хр. 144, лл. 2–5 об. (копия рукой Н.П. Петерсона – к. 3, ед. хр. 4, лл. 391–393). – 113.

²⁶⁸ Памятник Александру II, воздвигнутый на южном склоне Кремлевского холма, представлял собой величественное монументальное сооружение (35 м по лицевому фасаду и 32 м по боковому). Над статуей императора (работы скульптора А.М. Опекушина), изображавшей Александра II «в полной генеральской форме и в Императорской порфире, т.е. в том одеянии, в котором он венчался на царство», возвышалась сень, а сама сень с трех сторон была окружена галереей (Н. Султанов. Памятник императору Александру II в Кремле Московском. СПб., 1898). – 114.

²⁶⁹ Польское восстание 1863–1864 гг., охватившее Королевство Польское, территории Литвы, Белоруссии, Правобережной Украины. – 114.