О ПАМЯТНИКЕ АЛЕКСАНДРУ III,
О МЕСТЕ И ЗНАЧЕНИИ ЭТОГО ПАМЯТНИКА ²⁷⁵

(Посвящается Жуковскому, строителю памятника Александру II-му, и автору статьи «Международная благодарность» В.А. Кожевникову)

Пасха всечестная! Пасха, и неверующих привлекающая! Пасха, всю Москву в храм и Кремль в алтарь превращающая! Так можно начать описание памятника тому, кто сказал, что Москва храм России, а Кремль алтарь этого храма. Этим предрешается и спорный вопрос о месте для памятника Александру III-му, и такое решение будет самым естественным разрешением этого вопроса, ибо памятник сыну будет поставлен рядом с памятником его отцу, потому что нет связи более глубокой, более святой, как связь сына с отцом, так что было бы даже преступно разъединение их. А в наш век, который можно назвать веком восстания сынов против отцов, указание на эту связь особенно необходимо; как бы это ни казалось людям нашего времени отсталым, в будущем веке эта связь может и должна стать в основу всего.

Построение памятника Александру II-му было началом оживления запустевшего Кремля, посмертным возвращением власти в старую столицу; построение памятника Александру III-му будет продолжением этого оживления и надеждою на дальнейшее; так что Кремль будет собранием памятников, более и более раскрывающих глубокое, мировое, можно сказать, значение Кремля. Мысль, выраженная в первом памятнике (о значении Кремля как места венчания царей**), может быть выражена еще яснее и полнее во втором памятнике, в памятнике сыну. Первый из императоров (подобно Византийским, предшественникам Российских) с бородой, назвавший Москву храмом, а Кремль алтарем, мог бы быть представлен окруженным ликом духовных собирателей русской земли, вышедших из гробов в момент смерти Христа (Ев. Матф., XXVII, 52), как второй Александр окружен сонмом светских собирателей²⁷⁶. Александр III-й мог бы быть представлен не только в порфире, но и по чину венчания византийских императоров с акакиею в руке, т.е. платом, содержащим прах, «который имеет востати», как <это> говорится в чине венчания (и неверно объясняется Горским в смысле напоминания о смерти, а не о воскресении²⁷⁷); с этим знамением воскресения, по церемониалу византийскому, император является и в день светлого воскресения. Таким образом, памятник представлял бы явление царя народу не в день венчания, как в первом памятнике, а в день Пасхи, и изображал бы Царя вместе с народом совершающим пасху, т.е. «ни Царь для народа, ни народ для Царя, а Царь вместе с народом становятся исполнителями воли Бога в деле Божием»²⁷⁸, т.е. памятник служил бы указанием главного, храмового, престольного, можно сказать, Кремлевского праздника, полагая, что Александр III-й, назвав Кремль алтарем, разумел, что престол храма, в котором этот алтарь, посвящен светлому празднику Воскресения (см. «Международная благодарность» Русский Архив. 1896 г., № 2-й). Следовательно, памятник Александру III-му был бы воспроизведением (и это особенно ценно в памятнике) его собственной мысли, что Кремль есть алтарь Москвы как храма России, а вместе и дальнейшим разъяснением значения Кремля, указанием на праздник и пасхальную полночь, пользующуюся всесветною известностью.

Александр III-й мог бы быть представлен здесь устремившим взор вместе со всеми московскими святителями на Ивана Великого, эту лествицу, от земли к небеси возводящую (колокольня Ивана Великого посвящена Иоанну Лествичнику), в ожидании первого удара колокола, пробуждающего мертвых, подобно архангельской трубе, по выражению Андрея Муравьева²⁷⁹; т.е. памятник изображал бы момент пред ударом в колокол или самый момент удара. Сень, над царем распростертая, изображала бы алтарь, в коем причащаются венчанные цари, и притом при отверстых вратах, что также указывало бы на праздник праздников, праздник кремлевский по преимуществу.

Смелого устроителя церковно-приходских школ в век господства секуляризации, с акакиею в одной руке можно бы представить держащим в другой руке храм-школу, которые только при нем начали возникать. А Предкремлевский музей, воздвигнутый отцом миротворца, в царствование самого миротворца, во время празднования пятисотлетнего юбилея преп. Сергия, задумал было, по примеру старины, построить школу-храм в один день, но мысль эта, к сожалению, исполнена не была.

Строитель памятника Александру II-му скульптурно и живописно воспроизвел то, что совершила Москва на деле. Вняв словам певца об ополчении Игоря, он (строитель памятника) пригвоздил к горам, только не Киевским, ибо Киев остался глух к воплю певца поражения Игоря, пригвоздил к горам Московско-Кремлевским «того старого Владимира» и его преемников-объединителей царства Московско-русского до Александра II-го включительно*. Вняв же пророчеству митрополита Петра²⁸¹, строитель памятника Александру III-му наглядно представил бы исполнение этого пророчества относительно пребывания в Москве Всероссийских святителей (т.е. пророчества о перенесении в Москву митрополии). Таким образом, в этих двух памятниках, двум Александрам, будет выражено утверждение светской и духовной властей в Москве, что и сделало Москву центром всероссийского государства. Оба памятника изображали бы явление царя народу после принятия помазания и поклонения гробам предков, и являются цари в этих памятниках окруженные восставшими из гробов духовными и светскими собирателями <земли русской>. Представление же воскресшими духовных и светских собирателей, в отцов-место стоящих, есть выражение самой задушевной мысли народа. Строитель памятника Александрам как бы внимал не только певцу старой Киевской Руси, истерзанной усобицами и нашествиями, не только с упованием внимал пророчеству митрополита Петра, пригвождая тех и других собирателей, но внимал и воплю народному и как бы, подражая причитаниям, взывал: «Расступись, сыра земля, встаньте, пробудитесь»... И услышали этот зов духовные и светские собиратели и, выступив из своих гробов, они обступили двух Александров. Вот какой глубокой, истинно народной мысли будут выражением эти памятники. Зову художника придавало силу слово Самого Воскресителя; услышав «оставьте мертвым погребать мертвецов»²⁸², чуткий художник понял, что живым нужно оживлять, не в землю зарывать, а из земли вызывать, что и делается во всех памятниках. Зарывая в землю по физической необходимости, тотчас же по необходимости нравственной восстановляют зарытого, в земле скрытого, ибо сотворенные Богом, смерти не создавшим, не могут переносить заключения в земле себе подобных, от единой крови произведенных. Такова эстетика сынов человеческих. По эстетике же блудных сынов искусство рождается из полового побуждения.

В получении жизни от Творца заключается долг оживления, – иначе жизнь была бы не делом, а даром напрасным и бесплодным, но –

Жизнь дар Творца не напрасный, Жизнью заповедь он дал,
Долг сердцам сыновним ясный,
Чтоб всех живущих труд согласный
Жизнь умершим воссоздал. (Заповедь оживления)

Лишь тогда и разрушенье,
И вражду любовь сменит,
И союзом воскрешенья
В общем деле оживленья
Всех сынов объединит.
А позор греха гниенья
Красотой святой нетленья
И бессмертья заменит,
Царство смерти упразднит
И Отца любви веленья,
Смысл и цель всего творенья
Лишь тогда осуществит²⁸³.

Кремль как крепость, защищающая прах отцов, переходит от защиты праха к его оживлению и обращает орудия истребления и разрушения в орудия воссозидания и воскрешения. Жизнь самый высокий дар. Без нее, выше ее нет ничего; только она не должна остаться даром, а должна стать трудом.

____________________

 * См. статью «О памятнике Кремлевском, Музее предкремлевском и о картине "Явление Христа народу"».

* Об исполнении завета «Слова о полку Игореве» Москвою говорится в одном еще не изданном произведении о Владимире Мономахе (И.М. Ивакина)²⁸⁰.

С. 117 - 120

КОММЕНТАРИИ

²⁷⁵ Печатается по: ОР РГБ, ф. 657, к. 7, ед. хр. 25 (копия рукой Н.П. Петерсона – к. 3, ед. хр. 4, лл. 59–64). Ранее опубликовано: «Философия бессмертия и воскрешения». Вып. 2,
с. 206–209. Поводом к статье послужил план установки в Москве памятника императору Александру III: всенародная подписка на него была объявлена с Высочайшего соизволения в 1894 г. Проект и место сооружения этого «национального, народного, русского памятника» – именно таким виделся он почитателям императора – долгое время были предметом дискуссий: одни предлагали воздвигнуть в Кремле храм-памятник во имя Св. благоверного князя Александра Невского, другие – статую «рядом с памятником Александру II, и также непременно под сенью» («Русское слово», 1895, 20 октября, приложение), третьи – опять-таки статую, но уже у храма Христа Спасителя (именно там памятник и был построен; открыт – в 1912 г.). Федорову была близка и идея храма-памятника (см. в наст. томе статью «Внутренняя роспись храма»), и проект постановки памятника сыну рядом с памятником его отцу. В данной статье он разбирает именно второй вариант, предлагая собственное видение памятника императору-миротворцу, который, по его мысли, должен был раскрыть – архитектурно и скульптурно – и назначение самодержавия, и место России в мировой истории, и, наконец, задачу, стоящую перед человечеством.
Статья была написана осенью 1898 г. в Воронеже. 17 ноября Н.Ф. Федоров отправил ее В.А. Кожевникову в Москву для передачи Ю.П. Бартеневу. Николай Федорович просил о том, чтобы Бартенев прочел эту статью П.В. Жуковскому вместе со статьей о памятнике Александру II, на возвращение которой из редакции «Московских ведомостей» он очень надеялся. Данную просьбу Федоров повторял и в последующих письмах, особенно настаивая на прочтении Жуковскому именно двух статей, а не одной лишь о памятнике Александру III, поскольку эти статьи, по его замыслу, были взаимосвязаны (см. письмо В.А. Кожевникову от 2–3 декабря 1898 г.). Однако, убедившись в том, что первая статья «погибла в редакции "Московских ведомостей"», отказался от своей просьбы. Частично статья «О памятнике Александру III» вошла в брошюру «К делу умиротворения...», напечатанную в Воронеже в 1899 г. (см. в наст. томе). – 117.

²⁷⁶ На сводах галереи, окружавшей памятник Александру II, были изображены мозаичные портреты великих князей, царей и императоров государства российского, начиная от равноапостольного князя Владимира и заканчивая Николаем I. «Исторический смысл памятника» – собирание русской земли, образование великой державы – поясняли и украшавшие сень над статуей императора гербы городов и губерний (Н. Султанов. Памятник императору Александру II в Кремле Московском, с. 576–578). – 118.

²⁷⁷ А.В. Горский. О священнодействии венчания и помазания царей на царство. М., 1882, с. 30–31. – 118.

²⁷⁸ Федоров цитирует свою заметку «Еще об историческом значении царского титула».– 118.

²⁷⁹ А.Н.Муравьев. Путешествие по св. местам русским. Ч. I (гл. «Пасха в Кремле»), с. 281. – 118.

²⁸⁰ Речь идет о книге филолога, близкого знакомого Федорова, Ивана Михайловича Ивакина (1855–1910) «Князь Владимир Мономах и его поучение» (первая часть ее была издана в Москве в 1901 г.). – 119.

²⁸¹ Речь идет о словах, сказанных митрополитом всея Руси Петром (см. примеч. 125) Ивану Даниловичу Калите и сопровождавших просьбу митрополита к князю о построении в Москве собора Успения Богоматери: «Если послушаешь меня, сын мой, то прославишься много больше других князей, и сыны, и внуки твои в род и род; и град сей славен будет среди всех городов российских, и святители пребудут в нем, и твердо лягут руки его на плечи его врагов, и прославится Бог в нем» (цит. по: А.Ф. Малиновский. Обозрение Москвы. М., 1992, с. 18). Сам митрополит Петр, приехав в Москву из великокняжеской столицы владимирской, остался в этом, тогда еще удельном городке, пожелав основать в нем митрополию. Здесь же скончался и был похоронен в стене недостроенного Успенского собора. – 119.

²⁸² Мф 8:22, Лк 9, 60. – 119.

²⁸³ Стихотворение Ю.П. Бартенева, написанное им «по поручению» Н.Ф. Федорова (авторский текст см. в письме Ю.П. Бартенева к Н.П. Петерсону от 4 ноября 1896 г. // ОР РГБ, ф. 657, к. 6, ед. хр. 25). Федоров цитирует стихотворение Ю.П. Бартенева с некоторыми собственными поправками стилистического характера. – 120.