ПО ПОВОДУ ПОЛЕМИКИ О «БЛАЖЕННОЙ ЖИЗНИ»¹

Заинтересовавшись полемикою видимо назревающего вопроса, честь открытия и постановки которого принадлежит нашей отдаленной среднеазиатской окраине, нельзя было не вспомнить, что эта же окраина была, может быть, родиною истинного Заратуштры. Единый возврат жизни, уже бессмертной, - воскрешение (вместо бесконечного ряда возвратов жизней (Wiederkunft), осужденных от рождения на смерть, как полагает проповедник учения мнимого Заратуштры - Ницше), - здесь, в сердце Азии, у подножия «кровли мира», Памира, получил некогда наименование «фрашо керете»³ - «благого дела», к совершению которого призывались все люди, а не одни «сверхчеловеки», как полагал В. Соловьев, а потому такое дело и было предтечею христианства^*. К сожалению, великая заслуга открытия этого вопроса, пока еще не оцененная, омрачена полемическим задором, совершенно беспричинною враждою.

Автор «Блаженной жизни» мог бы над статьею своего оппонента «По поводу статей о Народном доме» поставить эпиграф: «мне нужен или тесный гроб, или вся вселенная!», эпиграф из любимой его поэтессы Анны Виванти⁴, и для вопроса о воскресении как общем деле, требующем обращения всех в познающих, чтобы слепую силу вселенной обратить в управляемую разумом воскрешенных, - для этого вопроса лучшего эпиграфа и придумать нельзя.

Г. Pensoso, по-видимому, не отвергает великой задачи разумных существ в их совокупности и даже признает самое существенное в этой задаче. К сожалению, полемика и здесь, как везде, отвлекает от дела, а «жизнь не ждет»!..⁵ Очень жаль, что г. Pensoso по какому-то недоразумению придал главное значение вопросу, заниматься которым свойственно отживающим народам, - свободе на рознь (т. е. свободе совести), и защищает не то, что может быть общим у всех людей без принуждения и насилия. Это-то общее и есть «святая святых» всего рода человеческого, которое никак не противоречит «святому святых» и каждого человека, ибо это последнее есть жертвенник, воздвигнутый в сердце всякого сына человеческого своим родителям. Такой жертвенник имеет законное место в храме всеобщего воскрешения; в сердцах же блудных сынов ставятся жертвенники, коим нет места в храме воскрешения; впрочем, и эти жертвенники - не более, как искажения истинных.

В вашей украйне было уже возвещено, что воскрешение есть общее дело всех и родное каждому: все живущие должны быть историками, а все умершие - предметом истории, неотделимой от естествознания и естествоуправления. Все, все без исключения нужны для восстановления генеалогического древа человеческого рода⁶, и притом не по источникам, писанным руками лишь людей, а по тем, которые начертаны и поныне пишутся природою на небе и на земле, и в нас самих, хотя читать их мы еще не научились, а только едва начинаем разбирать азы.

Другая властительница дум г-на Pensoso (Ада Негри) воспевает стариков, но лишь бесприютных и голодных⁷, а не старость как умирание. Она еще не поняла, что пока будет смерть, будут бедность, голод, болезни и прочие беды, будут, следовательно, и обездоленные, и униженные. Конечное зло не там, где хотя «трудно», но еще «дышится» и где «горе слышится»⁸, а там, где уже совсем не дышится, где и горе уже не слышится. Умершие - это наиболее униженные, самые обиженные, наиболее оскорбленные из всех, смертельно оскорбленные! Имеем ли мы после этого право считать смерть пределом любви, знания и дела? Если все наше дело есть борьба за жизнь против смерти, то почему границею этой борьбы ставится лишь один из моментов этого процесса: прекращение дыхания или разложение? А между тем даже превращение в прах и рассеяние его по вселенной не могут быть пределами для любви безграничной.

Если г. Pensoso действительно писатель вдумчивый⁹, строго мыслящий, который, приняв какую-нибудь мысль, не откажется и от следствий, из нее истекающих, то, признав, что задача науки есть обращение слепой силы природы в управляемую разумом и чувством, он должен отказаться от всего, что им написано пред этими строками и после них, должен заменить полемику миром, союзом. Ибо слепая сила - действующая во всех громадных солнцах и планетах до космической пыли включительно, проявляющаяся в разнообразных волнах звука и света, для коих мы пока еще слепы и глухи, - под влиянием регуляции, направляемой высшею, сыновнею любовью и осуществляемой полным знанием, станет воскрешающею, не будет уже, рождая, умерщвлять, как это ныне есть; всякое последующее тогда уже не будет поглощать предыдущего; жизнь и людей, и природы получит смысл и цель и станет действительно «блаженною» во всей полноте ее, блаженною в мысли, в чувстве, в художественном своем проявлении, станет блаженною и в высшем изо всего - в нравственном, или - вернее - в религиозном, смысле, в смысле исполнения воли Бога Отцов, живых, а не мертвых. То будет жизнь, все благое в себе вмещающая, уничтожающая даже всякую возможность зла, - жизнь в Боге. Это будет всецельность.

Не мы, а сама природа в нас, почувствовав ужас поглощения, поставила общей для всех целью всеобщее воскрешение. Объединение же для такого дела по величию и святости не потребует никакого принуждения, кроме принудительного образования несовершеннолетних.

Когда слепая сила будет управляема разумом (полным знанием) и чувством (высшею, т. е. сыновнею, любовью), тогда: - «Уже не кровью будет тогда заливаема наша земля... И целый мир станет нашею родиною, и соединенная из всех человеческих голосов торжественная песнь мира будет разливаться от брега до брега, от края до края», как это говорится в эпиграфе из стихотворения «Non mi turbar» Ады Негри¹⁰.

С. 93 - 95