Учение, которое во всех статьях наших мы пытаемся изложить, прежде всего представляет отрицание вообще спора и полемики; для этого учения свобода личного понимания и истолкования есть свобода на ложь, так же как свобода совести для него есть свобода на рознь и на борьбу. Чтобы обратить спор в разговор или в совещание, чтобы иметь право вести речь с любителями полемики, мы должны предложить им прежде всего следующие вопросы:

1) Признают ли они себя сынами человеческими и признают ли долг к отцам, вытекающий из первого признания, из признания себя сынами. Признают ли они себя сынами отцов умерших (mortui), или же, хотя еще и живущих, но имеющих умереть (morituri), умирающих (moribundi)? Может ли этот долг, — долг к отцам, — ограничиваться пределами жизни отцов? Имеем ли мы, наконец, право признавать умерших безусловно умершими?

2) Признают ли они, еще живущие, свой долг к умершим или же только к обездоленным?

3) Признают ли они Бога только одних живых и отвергают Бога отцов, которые для Него, — «смерти не создавшего», — не мертвы, а живы? Что значит действительно умерший для нас, создавших смерть, но бессильных вполне даже тело умертвить, — умертвить настолько, чтобы воскрешение стало невозможным? Имеем ли мы право, не зная всех условий жизни, признавать смерть безусловною? Признаки, по которым мы определяем действительность смерти, могут ли считаться непогрешимыми вообще? Хороним ли мы умерших не на том же ли основании, на каком отделяем заразно-больных от здоровых?

4) Должны ли мы признавать себя образом и подобием Творца жизни, Творца Триединого, требующего подобия Ему и, конечно, не от каждого в отдельности, а в нашей совокупности? Должны ли мы уподобляться Творцу — Созидателю жизни? Если так, то, разумеется, уподобляться Ему можем мы не разрушением жизни, а воссозиданием ее. Где должны мы почерпать образцы для нашей деятельности: в слепой ли силе Природы, т. е. строить общество по образцу организма, деля его на касты и таким образом лишая большинство права на познавание, создавая орудия истребления по подобию хищных животных и даже превосходя их в этом? Должно ли искусство наше, т. е. всех людей в совокупности, ограничиваться творением лишь подобий? И в каком искусстве должны объединиться все роды искусства?

5) Признавая себя разумными существами в противоположность слепой силе Природы, в каком отношении должны мы находиться к ней? т. е. ей ли мы должны подчиняться, или она должна быть управляема разумными существами?³⁵

6) Должно ли рожденное, само собою — без нашего сознания и воли — происшедшее, даровое, превращаться в трудовое, разумное и волею воссозданное?

7) Если наше рождение есть условие смерти наших родителей, то в чем состоит наш долг?

Можно ли считать ответы на эти вопросы бесспорными? С признанием же их бесспорными и самая полемика упразднится, и совещание станет на место спора.

________________________

Полемика предполагает людей, еще в розни находящихся, не достигших еще единства, — людей, быть может, очень гуманных, граждан и гражданок, товарищей (socii) и товарок, но не сынов, сознающих свой долг к отцам и объединяющихся чрез это сознание в братстве, в исполнении долга к отцам; братство же без отечества, без возвращения жизни отцам невозможно, немыслимо! Быть гражданами и гражданками, товарищами и товарками значит находиться в юридическом и экономическом, или социальном, союзе, но не в союзе братском, в союзе совершеннолетнем, исключающем рознь и вражду. Следовательно, полемика предполагает людей, находящихся в несовершеннолетии, нуждающихся в дядьках, которые сдерживали бы полемический задор в некоторых границах. Выбор дядек предполагает признание вечного несовершеннолетия. Такими дядьками и надо считать президентов республик и конституционных монархов. Самодержавие же, стоящее «в праотца место», имеет, как восприемничество, главным своим делом воспитание народа, т. е. приведение его в состояние совершеннолетия, в такое состояние, в котором люди уже не нуждались бы ни в надзоре, ни в принуждении, ни в карах наказания, словом — во всем том, что неизбежно в конституциях и республиках и освобождение от чего достижимо лишь при помощи самодержавия, которое одно и может осуществить эту перемену, перемену коренную, а не реформу только, и осуществить притом без всякой революции. Несовершеннолетие для самодержавных монархий есть состояние только временное.

________________________

Полемика, как словесная, так и письменная, как в судах и парламентах, так и в журналистике, находится в теснейшей связи с войной или борьбой в обширном смысле. Пока будет война, будет и полемика, и наоборот. Полемическою тенденцией проникнуты все произведения науки и искусства. Почин к выходу из этого, по-видимому, безвыходного состояния принадлежит слову, журналистике, как прямому выражению разума и чувства. Если письменную полемику отождествить с журналистикой, то журналистика и должна первая очнуться, пробудиться, и если, очнувшись, она пожелает дать отчет в самых основных причинах войны и полемики, которые делают людей врагами друг друга, то найдет основу вражды в слепой силе природы, зависимость от которой человек чувствует в самом себе и вне себя, во всем внешнем мире. Признать неодолимость слепой силы значит осудить себя на вечную вражду, на не-братство. Если же не отчаиваться в спасении, то выход будет ясен: нужно силы разумных существ, растрачиваемые в борьбе между собою, обратить на борьбу со слепою силою. Благодаря тому, что народы более и более обращаются в войска, а интеллигенция находит свое преимущественное выражение в органах журналистики, — последней и нужно бы подумать о соединении, признав в своем разъединении, в «свободе на рознь» истинного врага рода человеческого. Народы, обращенные в войска, уже сознают зло разъединения, и сознание этого зла (милитаризма) нашло свое выражение в циркуляре 12-го августа 1898 года. И если конференция Гаагская не удалась, то вина этой неудачи скрывается в интеллигенции, не только не сознающей своего разъединения, но даже признающей в полемике благо и не желающей взять на себя труд даже подумать о соединении, требующей как блага свободы на рознь и свободы на ложь. Для многих, вероятно, как и для г. Pensoso, не существует ничего кроме или свободы на рознь, или принуждения...

Журналистика, принимающая участие в прениях парламентских, судебных и иных, не сознает своего истинного назначения: быть органом науки, стоящей вне партий, стать выше спора, обнаруживать коренные причины споров, борьбы, искать то, что есть истина для всех, — словом, быть выше полемики как принадлежности несовершеннолетия.

Н.П.Петерсон, Н.Ф.Федоров

С. 103 - 105