Н. П. Петерсон

По поводу статьи г-на Pensoso «Блаженная жизнь»
в № 3-м газеты «Асхабад» за 1902 год⁶

В статье «Блаженная жизнь» говорится, что автор статьи под заглавием «По поводу статей о Народном доме» (в №№ 364-м «Асхабада» за 1901 г.) «начал говорить не о ведении вообще, а только о религии и смысле жизни», по мнению же г-на Pensoso — «это уже другой вопрос». Т. е. как это — другой вопрос, что это значит? В статье под заглавием «По поводу статей о Народном доме» говорится, что наука, т. е. «ведение вообще», есть средство, есть орудие; с этим согласен, по-видимому, и автор статьи «Блаженная жизнь», т. к. признает, что «наука сама по себе безразлична». Если же сама по себе наука безразлична, если она есть орудие или средство, то для чего же и может быть она орудием, как не для религии, которая есть разрешение вопроса о цели и смысле, разрешение не академическое, конечно, а требующее осуществления того чаяния, или ожидания, к которому приводит разрешение этого вопроса; осуществление же чаяния, к которому приводит разрешение вопроса о смысле и цели, требует всех сил человека, всей его жизни, и не жизни и сил каждого только, в отдельности, а всех в совокупности, требует жизни во всей ее целости, со всеми орудиями и средствами, требует, следовательно, всей науки, а не одного лишь отдела ее, который автор статьи «Блаженная жизнь» назвал ведением религиозным. Каким же образом можно противопоставлять религию науке и спрашивать: «где кончается одно и начинается другое?», не очевидно ли, что это величины несоизмеримые, и в область религии входит и вся наука, и все искусство, и вообще все, что служит жизни; что служит жизни, то служит и религии как разрешению вопроса о цели и смысле и осуществлению того, к чему приводит это разрешение. Так же невозможно сказать: «начал говорить не о ведении вообще, а только о религии и смысле жизни», как и было бы нелепо сказать: «начал говорить не о сохе и бороне, а только о человеке и хлебе, им себе добываемом». И в райской жизни нужно было не одно то знание, которое г-н Pensoso называет ведением религиозным⁷. «Ведение вообще» не только не было воспрещено в раю, но и было заповедано, ибо Господь, создав мир, отдал его в управление человеку, а чтобы управлять миром, нужно было познать его; человеку же путь познания показался слишком продолжительным и трудным, и он прельстился именно тем, от чего и предостерегал его Господь, воображаемою возможностью познать без всякого труда; отсюда — грех и смерть и еще более продолжительный и трудный путь к исполнению данной человеку при создании божественной заповеди об управлении миром. Управление миром, или «обращение слепой силы природы в управляемую разумом и чувством», — что и приведет к жизни бессмертной, а следовательно, и блаженной, — задача, которая, надо думать, достаточно содержательна, чтобы наполнить жизнь человеческого рода, и признав в этом смысл и цель, едва ли кто спросит: «жизнь, зачем ты мне дана?..» Для осуществления задачи требуется жизнь в телах, ибо мир материален и человек не дух только, но и плоть, и только духовная жизнь так же не может удовлетворить человека, как и одна плотская; при бессмертии деторождения уже не будет, не будет, следовательно, и тех вожделений, удовлетворением которых прельщает магометанство⁸. Те же, которые думают, будто христианство обещает одно только духовное блаженство, совсем не понимают христианства, не понимают до забвения, что Христос приходил воскресить именно плоть человека, потому что дух бессмертен; и Сам Христос воскрес не духом, но плотию; конечно, плоть Его, по воскресении, обладала такими свойствами, которыми не обладает в настоящее время наша плоть; но по воскресении и наша плоть приобретает, надо думать, те же свойства, как плоть Христова, потому что Христос — первенец из мертвых, положивший начало всеобщему воскресению. Автор статьи «Блаженная жизнь» соглашается, что задача науки состоит в обращении «слепой силы природы в управляемую разумом и чувством»; и вместе с тем говорит, что задача эта выражена давно, как бы укоряя нас в желании приписать выражение этой задачи не тому, кто ее выразил раньше. Но по существу самых чаяний того, кому принадлежат вышеприведенные слова, чаяний, требующих для своего осуществления всеобщего согласия, никакого вопроса о первенстве в чем бы то ни было и быть не может; он всегда только на том и настаивает, что все, им излагаемое, как, например, «Самодержавие», не выдумка его, не сочинение, а самая сущность христианства, и христианства православного; что все это уже давно выработано, и только забыто и искажено. Если же окажется, что и еще где-либо есть согласные с высказанным им, и даже предупредившие его в выражении тех же мыслей, то это как ему, так и немногочисленным его единомышленникам может доставить только радость, и радость тем бульшую, чем больше окажется согласных. Но к сожалению, в доказательство того, что задача науки — состоящая в обращении «слепой силы природы в управляемую разумом и чувством», — выражена будто бы давно, г-н Pensoso приводит выписку из Лакомба, в которой говорится, что цель для человека, — «если бы вообще было позволительно думать, что природа постановила для нас какую-либо цель», — «заключается в развитии человеческого разума»; что «порождаемое умственными эмоциями, слабое, мирное счастие может быть непрерывным и наполнить почти все мгновенья существования»; и что «правило искусства жить заключается в том, чтобы стремиться в значительной степени к умственным эмоциям»⁹. Можно ли, однако, допустить, что г-н Pensoso говорит серьезно, когда совет Лакомба — «стремиться в значительной степени к умственным эмоциям» — сопоставляет с божественной заповедью об управлении миром, в которой и заключается долг «жить со всеми живущими для воссоздания всех умерших в жизнь бессмертную, — чрез обращение слепой силы природы (носящей в себе голод, язвы и смерть) в управляемую разумом»?! И неужели же задача науки, полагаемая в исполнении этого долга и требующая объединения всего рода человеческого по образу Божественной Троицы, требующая, чтобы все стали исследователями и чтобы всё было обращено в предмет знания, неужели эта задача серьезно может быть сравниваема с задачею, заключающеюся в доставлении возможности стремиться к умственным эмоциям, хотя бы и в значительной степени?!.. Если же это со стороны г-на Pensoso шутка, то в чем ее смысл?!.. И неужели тот, кто возлагает на науку такую великую задачу, как управление миром, кто все упования, и не свои только, а всего рода человеческого, всего живого, всего чувствующего, а следовательно, и страдающего, основывает на вере в силу знания, т. е. науки, неужели же этот человек может задаваться целью поругать науку, клеветать на нее?!..¹⁰ И разве это клевета, когда говорят, что наука, долженствующая быть орудием величайшего блага, может быть орудием и величайшего зла? и что нынешняя наука — как чистая, как наука для науки, знание для знания — равнодушна к человеческим бедствиям, а как прикладная, она имеет свое приложение к индустриализму, возбуждающему скотские похоти, и к неразрывному с индустриализмом милитаризму, в котором выражается то, что есть зверского в человеке?! И разве не посредством науки, давшей в руки некоторых машины, создалось существующее ныне страшное неравенство состояний, так что люди разделились, можно сказать, на две породы, которым трудно и понять друг друга?! Да и можно ли клеветать на науку; можно ли клеветать на огонь, на воду, или на топор, на нож и т. п. Г-н Pensoso находит также, что в статье «По поводу статей о Народном доме» обругана и оклеветана еще и интеллигенция, которой приписывается отрицание смысла жизни, по мнению же г-на Pensoso — «неправда это». Но если это неправда, если интеллигенция не отрицает смысла жизни, то пусть укажут, в чем заключается смысл жизни по понятиям интеллигенции? А между тем, сам г-н Pensoso в статье «Что такое свобода совести?» — требует свободы или права не исповедывать никакой религии, т. е. права на отрицание всякого смысла и цели жизни, как это разъяснено в статье «О свободе совести» в № 8-м «Асхабада» за настоящий 1902 год¹¹; да и в статье «Блаженная жизнь» приведена выписка из Лакомба, в которой говорится: «если бы вообще было позволительно думать, что природа постановила для нас какую-либо цель», то и проч.; т. е., по мнению Лакомба и согласного с ним г. Pensoso, принявшего на себя защиту интеллигенции, даже не позволительно и думать, что наше существование может иметь какую-либо цель, а следовательно — и смысл. Не заключается ли указания на смысл жизни, как понимает его интеллигенция, в статьях г-на Pensoso, помещенных в № 5-м «Асхабада», под заглавием «Жизнь не ждет»¹², и в № 7, под заглавием «Итальянская поэзия», — последняя с эпиграфом: «Страдать! Страдать — значит жить»¹³; в таком случае, страдание и есть цель жизни, — цель жизни заключается в страдании и работе, состоящей в борьбе с людскими скорбью и горем, с скорбью и горем других, забывая при этом собственные скорби и горести. Но если можно будто бы удивиться, когда целью жизни ставится всеобщая блаженная жизнь, то насколько же удивительнее, когда целью ставится неустанная работа, бесконечная борьба со скорбями и горестями, со скорбями и горестями других, и это без всякой надежды на действительное избавление когда-либо и кого-либо от скорбей и горестей. Да такого избавления и желать нельзя, потому что не будет скорбей и горестей, не будет и цели для жизни, т. к. сама по себе жизнь ничего не стоит, как бы она хороша и даже блаженна ни была... Но может ли иметь целью поругать интеллигенцию человек, который и сам плоть от плоти, кость от костей этой же интеллигенции и живет с нею одною жизнью?!.. Это не брань, не клевета на интеллигенцию, а величайшая скорбь, крик отчаяния при виде тех дебрей, той пропасти, в которую интеллигенция несомненно обрушится, когда окончательно отвергнет все святое, порвет с великим прошлым, со своими отцами и праотцами, признав, что они окончательно, бесповоротно погибли.

С. 554 - 556