ПО ПОВОДУ СТАРАНИЙ СОЛОВЬЕВА О СОЕДИНЕНИИ С РИМОМ¹⁸⁰

«Кто говорит, что любит дальних и не любит близких, тот есть ложь». Так, полагаем, сказал бы Иоанн Богослов¹⁸¹, если бы в его время [не дописано.] Это не значит, что из любви к близким нужно ненавидеть дальних, как по месту, так и по времени.

«Зову властительные тени...»¹⁸² Этот новый зов, обращенный к Риму, к папам, напоминает старый зов к варягам. Вечная вражда, ненависть к своим есть источник того и другого. Вместо властительных теней не лучше ли бы было призвать Бога согласия и поклоняться ему не словом, а делом.

«Разделение церквей обусловливало собою и разрыв между жизнию Церкви и государства; ибо можно сказать с уверенностью, что если бы христианское единение^* не было нарушено в пределах самой Церкви... то она (Церковь) удержала бы и свой верховный авторитет над государством и обществом»¹⁸³. Но такое единство было бы господством, не имеющим ничего общего с христианским братством, хотя бы папство и не употребляло инквизиции для истребления ересей. Страх папского властолюбия превозмог страх мусульманского ига, и греки пожелали лучше быть под властью открытого господства, чем признать коварное единство, <ложное> братство.

«Единство церкви не упразднило антихристианских начал в жизни общества, но оно давало возможность постоянного и правильного противодействия этому злу, разделение же церкви подрывало у нее именно силу противодействия»¹⁸⁴. Но папство именно и не имело, а отвергало самое орудие братотворения — исследование причин небратского состояния, без которого <(т. е. исследования)> устроить братство невозможно, а исследование, отвергнутое церковью, делалось критикою и выражалось в ересях.

«В разделении Церквей мы видим главную опору всего антихристианского движения и важнейшее проявление антихристианской политики»¹⁸⁵. Разделение и имело бы такое значение, если бы не только единство, не номинальное, конечно, существовало, и если бы даже было лишь стремление устроить братство, — но такою задачею не задавались ни западная, ни восточная Церкви, и надо сознаться, что такое стремление было только в ересях. Но ереси думали устроить братство искусственное, не обращая внимания на причины, которые обусловливают небратское состояние. Ереси же обращали главное внимание, исследование не на внутренние раздоры, которые были причиною власти, а на недостатки церковной и гражданской власти, которые были следствием этих раздоров.

О Риме прежде всего нужно сказать, что это центр искусственный, сила которого основывалась на раздорах окружающих народов (искусственный он потому, что противоположен внутренней природе человека). Орудие Рима есть внешний закон, нет надобности прибавлять «поддерживаемый военною силою», ибо в понятии внешнего закона заключается уже это определение. Апостол Павел в своем I-м послании, отвергая закон¹⁸⁶, отрицает значение Рима как христианского.

«Неужели судьба Православной Церкви должна быть навсегда связана с мнениями и деяниями этого чересчур тонкого политика?» (Фотия)^*187.

«Римские легаты торжественно положили в Софийском соборе отлучительную грамоту на Михаила Керуллария и сообщников его глупости»^**188.

«И если бы разделение церквей было дело справедливое и полезное (всегда и всеми считалось оно событием прискорбным), то личные недостатки его виновников не помешали бы церкви почтить их. Но ни патриарх Фотий, ни патриарх Михаил Керулларий, ни Никита Стифат и никто из подобных ревнителей не удостоился от Церкви почетного имени^***. Церковь молчаливо осудила их^****. Они дурные люди и совершили дурное дело^*****. И нам должно думать не о том, как бы защитить их дурное дело, а о том, как бы искупить его», т. е. призвать властительные тени! Дело идет не о примирении, а о подчинении. Автор — адвокат для западной, прокурор — для восточной Церкви, но не примиритель.

«Ничего от него, ничего к нему, такова Царская воля!..» — кричали монофизитские епископы¹⁹⁰. Требование не прибавлять ни одного слова к символу, ни убавлять исходило от еретиков, но само по себе оно не было еретическим. В нем, в этом требовании, заключалось желание прекратить споры, водворить мир, т. е. то, что было только в мысли, в метафизической формуле, как в учении о Триединстве, то самое осуществить в жизни, на деле, не спорить только о единстве, не противоречащем множеству, а воспроизвести его в братстве, в церкви.

Призыв пап, обращение в католицизм скрывает за собою подчинение России Польше.

Со всеми фактами, приведенными в указанной статье, не только можно согласиться, но даже добавить их: например, на VII-м Вселенском Соборе представитель папы предлагает отлучение обставить особым обрядом, таким, как он и теперь у нас совершается. Но отлучение и показывает, что действительного единства не было в Церкви, ибо если бы в Церкви было чувство единства, то она, подвергая себя операции отсечения члена своего, сознавала бы себя калекою, а не ощущала бы радости и не называла бы «торжеством» самоокалечения¹⁹¹.

С. 49 - 51