«МОСКОВСКИЕ ВЕДОМОСТИ » И «ВЕСТНИК ЕВРОПЫ »³⁵

На всякую критику можно и даже должно было <бы> не отвечать, но когда эта критика объявляет Вас приверженцем Толстого и врагом знания, тогда молчание становится преступлением, притом еще приводят доказательства, которые опровергаются даже самым заглавием.

Кто враг науки — не тот ли, кто для защиты ее ссылается на незаконченность, на будущее, не замечая, что этим самым он признает ее настоящую слабость. А ссылаться в видах защиты на множество мнений, на отсутствие единства, не значит ли уничтожать науку под видом обороны, готовить ей участь метафизики, которая потому и дискредитирована, что давала множество ответов вместо одного. Не значит ли это быть убийцей знания, впрочем, невинным. Тот же, кто хочет неизвестное будущее заменить определенною целью и все знания и науки объединить в общем деле, — не есть ли истинный друг науки, который желает возвести <ее> на неслыханную высоту.

________________________

У «Вестника Европы » очень мало переводных статей, потому, конечно, что все книжки его представляют вольный перевод, т. е. рабское воспроизведение, мыслей Запада. Насколько неверно название «Русской Мысли », принятое московским журналом, настолько верно, соответствует самому содержанию журнала название Вестника, Меркурия Европы, принятое петербургским журналом. Пресмыкающийся пред «просвещеннейшими государствами Европы », он нахально относится ко всему русскому, инквизиторски следит он за малейшими попытками проявления самостоятельности, стараясь уничтожить ее в самом зародыше. Так, от бдительного взора этого представителя не укрылась очень небольшая брошюра, хотя автор ее принял все меры к тому, чтобы принять общий цвет (мимитизм)³⁶.

Разбор такого журнала мог бы быть оставлен без ответа, если бы не одна фраза, объявляющая автора вопроса последователем Толстого, хотя лишь отчасти. «Наш критик, — говорит «Вестник Европы», — отчасти на стороне гр. Толстого, но крайностей последнего не одобряет, доказывая, например, что учение о не-делании не может быть основано на Евангелии...»

Мало того — «в своих представлениях о науке <он> сам стоит на той же толстовской точке зрения и рассуждает в той же манере »³⁷.

На первое нужно <ответить>, что толстовское воззрение [не] не может быть основано на христианстве, а прямо противоположно ему.

<На второе же надлежит сказать, что> науку он <автор брошюры («Бесцельный труд, неделание или Дело »)> желает не уничтожить, как Толстой, а возвысить до единства и из знания обратить во всеобщее дело, дело всех, призывая всех к участию в ней.

_________________________

Критик «Вестника Европы », по-видимому, маньяк, для которого все зло заключается в цензуре. У нас едва ли может быть нравственный кризис, <говорит он,> потому что у нас нет свободы печати... При существовании цензуры никто не может, по его мнению, ни думать, ни говорить, ни писать, а между тем Россия и думает, и говорит в лице Сютаевых, пишет и даже печатает в лице Бондаревых³⁸, она и литографирует и гектографирует... печатает в подпольных типографиях или за границей.

Для Толстого и Соловьева цензура не существует, а потому они пишут и мало думают, отсюда и выходит и не-думание, и не-делание. «Вестнику Европы », конечно, это неизвестно; он даже «наиболее замечательное » произведение гр. Толстого³⁹ не читал, а только слышал о нем. С другой <стороны>, при полной свободе печати многое не будет напечатано. Несомненно, что брошюра г. Кожевникова, не имей он возможности сам издать ее, не была бы напечатана ни в «Вестнике Европы », ни в «Московских Ведомостях ». Такое согласие между саддукеями и фарисеями очень знаменательно. Знаменательно также искажение и замалчивание, к которому прибегают критики того и другого органа. Не менее замечательно и противоречие, в которое впадает критик «Вестника Европы », то отвергая кризис (эти «ужасы »), то признавая, что они бывали и прежде, следовательно, есть примеры... а от этого не легче нам.

Напрасно критик в своем нелепом высокомерии полагает, что только небольшая доля его (человечества), подразумевая себя и себе подобных, способна возыметь те глубокие запросы, какие приводит автор. Весь народ живет под страхом призыва к войне, с одной стороны (а если «наиболее замечательное произведение гр. Толстого » получит права гражданства в России, то можно будет, кроме внешней войны, ожидать и внутреннего взрыва), под страхом голода и мора — с другой, и под страхом смерти всегда и везде, тогда <как> подобные критику от призыва к войне освобождены, от голода гарантированы, а смерти, как позитивисты, и знать не хотят. Потому сказанные запросы существуют наиболее для народа, тогда как для критика существует лишь комфорт, в коем некоторые — конечно, не сам критик — думают дать участие и народу, полагая, что этим все разрешается. Для критика <же> всеобщий комфорт кажется слишком великим и недостижимым идеалом. Пресмыкающийся пред «литературою и обществом просвещеннейших народов », критик «Вестника Европы » отказывает нам в праве заниматься универсальными вопросами, нашею насущною нуждою признает допущение самого капитального философско-религиозного творения гр. Толстого, о котором будто бы он слышал только.

Что такое этот критик? Маниак ли цензуры, т. е. все зло видит в стеснении печати, или же приверженец Толстого, т. е. все добро видит в его последнем произведении? «Вопрос, как с этим быть? » — т. е. вообще с цензурою или с сочинением Толстого? А на универсальные вопросы, может быть, <и> позволительно наложить цензуру — это дело скучное⁴⁰.

Итак, по признанию самого критика, существует две науки; одна сочувствует бедствиям и признает в себе мощь заместить бесчеловечную, слепую, смертоносную силу живоносною⁴¹. Которую из них нужно предпочесть? Я, изверившись в Вашей, желаю последней. Можно, или, вернее, даже <должно спросить>, какое право Ваша-то наука имеет на существование? И Бондарев, и Толстой, которого Вы так усердно призываете, спросят Вас: «чем Вы платите за хлеб, который сами не работаете? » Вопрос о праве существования ученого сословия уже народился.

Ссылаться на незаконченность науки — значит признавать ее настоящую слабость. Если неизвестно, что; она будет, то как Вы достигнете понимания новых, еще неизвестных отделов, не лишает ли <это> Вас <права> говорить о понимании науки? [И если] вся она будет исключающие друг друга взгляды, ожесточенные споры — разве это достоинство?

Не единичные мнения двух-трех писателей, а признанные представители науки [1 слово неразб.]⁴². Неужели для защиты науки нужно уничтожить ее и признать лишь различные мнения? В таком смысле можно защищать и метафизику!

С. 118 - 120