К КИРЕЕВУ
как противоположности тому, что излагается в статье о
Самодержавии,
и
О соединении церквей в догмате и о сохранении разделения в
жизни, деле и обряде.
Игнорирование дела русского, противопоставление многих умов
единой воле в Самодержавии и уравновешивание свободы и
авторитета в конституционном либеральном Православии.
Отделение области Бога (Православие) от области Кесаря
(Самодержавие) не как прискорбный факт⁵³.

«Государствование представляется для него (т. е. <для> народа) не целью, а средством, ... для народов Запада... политика составляет как бы самую их жизнь, их дорогое занятие » (стр. 249-я)⁵⁴. — В чем наша цель, наше дорогое занятие? Вот что нужно решить, <а также> и в чем состоит высшее назначение относительно каждого отдельного христианина и высшее освящение (высшая санкция) государству?..

Кого хочет морочить г. Киреев своею речью о трех началах — Православии, Самодержавии и Народности?^* Под Православием он разумеет объединение в мысли, т. е. догмате, в отрицании Filioque и immaculata conceptio⁵⁵, а не <в> деле, заботясь лишь о сохранении родного для него западного обряда, не жертвуя ни личностью, ни имуществом, ибо папская непогрешимость и индульгенция есть посягательство на личность и имущество, т. е. порабощение. Папская непогрешимость есть источник, созидательница догматов, а индульгенция есть способ спасения, т. е. дело, а не догмат.

<Генерал Киреев,> как все наши бары, воспитанные оперною музыкою и пением, салонною живописью и вообще западно-европейскими обычаями, желает лишь того, чтобы переход в католицизм, скрытый под православием западного обряда, не был разрывом с государством, т. е. был бы узаконен. Вот в чем состоит Православие, по мнению г. Киреева.

Допуская единение в мысли относительно того, что касается духовного и внемирного, Киреев в деле светском, мирском желает разномыслия, т. е. много умов, и при этом <желает> одной воли, хорошо, конечно, зная, что при умственной анархии возможен только произвол, а не единая воля, из умственной анархии нет другого выхода, кроме произвола. 1) Одна решающая воля, затемняемая множеством умов, руководимых противоположными, по существу — ребяческими, интересами (рабочие и хозяева, бедные и богатые) и 2) множество измельчавших умов, не имеющих общего дела и цели, подчиняющихся поневоле, а не по убеждению, — вот идеал Киреева! В результате общее недовольство умов волею, обреченною на безвыходный, бесконечный разбор ребяческих ссор. Много умов — это не свет, а тьма; одна воля — произвол или неволя. Пока <у всех умов> нет <одного дела, одной цели,> одного общего и всех интереса, до тех пор воля или должна принять сторону сильнейшего, или погибнуть. Киреев, очевидно, не знает цели, не знает и дела. Мы же должны признать, что, только оставив политические, экономические и международные дрязги, люди всех наций и званий могут объединиться в санитарно-продовольственном вопросе, труде познания слепой силы, носящей в себе голод, язву и смерть отцов. Если санитарно-продовольственный вопрос есть полицейское дело, то это последнее есть несравненно высшее политического.

Никогда никакой Царь Русской земли не произносил такого богохульного слова — l'Etat c'est moi, — это атеизм. Такое слово мог произнести секуляризованный король, а не монарх, по Божию благословению, Божией милостью царствующий, так же, как «Chiesa son'io » мог произнести признавший себя богом папа⁵⁶. Поклонение гробам предков, которым заканчивается помазание или венчание на царство и которое, по мнению нашего канониста (Горского), заменяет византийскую акакию⁵⁷, показывает, что Царь есть наместник, стоит в отцов место; ни Царь для народа, ни народ для Царя, а Царь вместе со всем народом есть орудие Бога в деле отеческом, коего санитарно-продовольственный вопрос есть лишь начало, первый шаг. Для народа, почитающего память отцов, Царь должен стать в отцов место.

«Народ должен знать истину о правительстве, и правительство — знать истину о народе, и оба должны знать истинную цель своих стремлений » (<стр.> 245), и они не будут знать истины один о другом, пока не будет у них одной общей цели, общего дела (не как занятия <лишь>), потому что язык в этом случае будет служить не для сокрытия истины. Между правительством и народом не будет антагонизма, а будет взаимознание, когда они будут объединены в знании слепой силы природы.

Последняя статья г. Киреева, помещенная в «Русском Обозрении », — «Спор с западниками настоящей минуты », — посвященная «моим московским собеседникам 26 и 27 февраля »^*, эта статья должна убедить г-на Трубецкого, что генерал Киреев питает такое благоговение к Западу, что большего и требовать нельзя. Уже одно признание Канта и Г¸ёте заключает полное отрицание славянства⁵⁹, так как Канта и Г¸ёте можно и должно признать полными представителями германской народности; где же наша самобытность? В эклектизме Киреева обвинять нельзя — он признает Канта и отвергает Конта, и если к немецкому языку примешивает русский и латинский, то это вынуждено необходимостью говорить с незнающими немецкого языка. Ни Трубецкой, ни Милюков или Соловьев, а сам Киреев является разрушителем славянофильства! Замените кантовский субъективизм проективизмом, тогда очень может быть, что вы узнаете, в чем состоит дело, занятие и цель русского или славянского народа, тогда не будет и двух разумов. Немецкий Фауст, представитель разума аналитического, принимает свое весьма незначительное несходство с большинством, с народом, за превосходство, и не замечает громадного сходства — смертности. Эта-то заносчивость и делает его немцем.

Спор генерала с князем. В этом странном прении Князь уверяет, что «западники стоят за Православие, что и они сторонники монархизма и допускают некоторую долю национализма »⁶⁰, а генерал оказывается совершенным западником. Обвиняя <других> в противоречиях, он своих вопиющих противоречий <не замечает>. <Так,> отвергает Киреев «юридическое » и прославляет «гражданское », — <а между тем> гражданин не сын, и только родственное есть истинно нравственное. Если же православие есть выражение этики, а самодержавие — политики, то последнее должно быть отвергнуто во имя первого. Прославляет <Киреев> неуважительность: сыны не гнутся ни пред отцами, ни пред властями⁶¹, ни пред Богом, ни перед чем, кроме золота и всякой силы, т. е. ничего святого, — и это говорит последователь тех славянофилов, которые смирение считали добродетелью, а гордость — коренным пороком Запада!..

Отсутствие «Грозных, Биронов » приписывается «культурной среде ». Какая же это среда, мог бы спросить князь, — московская или западная?

Эта культурная среда, эта нравственная атмосфера, в которой не могут жить Аракчеевы, а родятся Равашоли, [1 слово неразб.] (стр. 239). Атмосфера Равашолей, Казерио и т. д. В этой же среде рождается избиратель, которому нет дела до братства народов (стр. 245). Эта же среда производит избирателей, которые превращают выборы в школу политического разврата (<стр.> 246). «Анархисты, — говорит Киреев, — начинают отказываться от насилия ». И, конечно, совершенно откажутся, когда будут вооружены «правом и картечью »⁶².

Единственное средство спасения, по Кирееву, — гласность: развязать язык и связать руки; дозволить до известного предела браниться и не давать рукам воли. Положение в высшей степени неестественное с той и другой стороны <(со стороны общества-народа и правительства)>, тогда как переход от слова к делу — самая естественная вещь. Если власти надоест выслушивать во всяком очень много вздору, или народу — выносить далее кажущуюся тягость, «что <тогда> делать »? <Что делать,> «если правительство конфискует гласность? »⁶³ Киреев ссылается на чудодейственное время, которое делает невозможным Биронов и Аракчеевых, не объясняя, в чем состоит оно.

Вся внутренняя политика состоит из непрерывных пререканий между властью и подчиненными, которым чем более будет делаемо уступок, тем более будет возрастать их требовательность. Единственное действительное средство <покончить со всеми пререканиями между властью и народом, это> — дать и власти, и народу одно общее дело. [Повторим:] нужно признать, что ни Царь для народа, ни народ для Царя, а Царь вместе с народом для отеческого дела, объединения живущих, сынов для воскрешения отцов, или объединения в труде познания и управления смертоносною силою.

Вместо требования свободы и конституции следует обратиться к правительству с просьбою о восстановлении служебного отношения всех к государству, обращении всех в служилых людей. То, что не было сделано после взятия (Корсуня) Севастополя по необходимости, то должно быть сделано теперь добровольно⁶⁴. Без предварительного обращения всех в служилых людей не может быть Земского собора, который тем и отличается от парламентов, что созывается не для защиты и ограждения прав, а для исполнения обязанностей, для обращения слепой, смертоносной силы в управляемую разумом.

Не та церковь православна, в которой уравновешены свобода и авторитет (власть). Русский народ отдает всю свою волю во власть Бога и не отделяет области Бога от области Кесаря, а сокрушается об их отделении, насколько это отделение существует. Отделение области Кесаря от области Бога есть прискорбный факт, а не идеал, как думает утративший всякий смысл западник Киреев.

Надо сознаться, что г. Киреев очень удачно защищается от обвинений г. Трубецкого и с большою очевидностью доказывает, что в нем нет ничего византийского, ничего славянофильского, а чистейшее западничество. Это — Либеральное православие, оно требует вселенского Собора главным образом для «пересмотра собрания канонов и выделения из них вечнообязательных и неизменных » (стр. 217, сноска 2-я). Страшно подумать, что станется с Православием после этого очищения либеральными Киреевыми канонов Православной Церкви. Пренебрежение к обрядам, ко всему внешнему, прикрывающее внутреннюю пустоту.

Стр. 219 «...мы бы очень желали, чтобы личный состав нашего духовенства пополнялся и из лиц, принадлежащих к высшим слоям общества^*, что несомненно подняло бы его значение и придало бы ему большую самостоятельность, весьма полезную для церкви ». И это несомненно приблизило бы Православную Церковь к католицизму. Таким образом, киреевское примирение есть та же уния, которая была насильно введена в Западной России, и совершеннейший простор униатским западным обрядам.

«Латыняне упрекают нас часто в том, что мы не можем сладить с нашими раскольниками, но они забывают тот многознаменательный факт, что от нашей церкви идут в раскол (по крайней мере теперь) люди наименее культурные, наименее просвещенные^*, что наш раскол состоит из людей по большей части необразованных, темных^**, а от Римской Церкви отделяется, наоборот, все лучшее ». (Поль Бэр с его катехизисом, Векерле — венгерец, который «замещает священников чиновниками при совершении таинства брака »⁶⁵.)

«По чину венчания, — говорит <на> стр. 239 этот иностранец, никогда, конечно, не заглядывавший в чин венчания, — Московский митрополит прежде нежели передаст... »⁶⁶ При коронации Александра II-го действительно Московский митрополит первенствовал.

С. 123 - 127